Селим Ялкут - Братья

— Сами они немощны. — Запротестовал я.

— Но богаты. И хитры.

— В том и дело. Я не верю, что помощь будет искренней.

— И я так считаю. Пусть пока победят словом. Я распорядился провести диспут, как они того хотят. Пусть их богословы сразятся с латинскими. Народ выслушает. Потом будем судить.

— Ты намерен провести богословский поединок?

— Да. Господь убеждал словом. Пусть его слуги докажут, у кого оно вернее. И для наших епископов — польза, если солнце не совсем растопило их мозги. И главное, — здесь король помолчал и добавил, — как только я объявил о диспуте, в городе перестали говорить о войне. Все разговоры — только об этом. Христос смиряет.

Я горячо поддержал короля. Взывая к мудрости, почему не воспользоваться ее плодами. Пусть богословы сразятся. Они выбрали слово, увидим, у кого оружие острее.

— Дюплесси выполнил поручение. — Сказал Болдуин. — Он преданный человек, я хочу сделать его начальником городской стражи.

— А Жискар?

— Того я переведу в королевские казначеи. Что думаешь?

Ум у Раймунда ясный, но слишком доверчивый, хранит многое, но не пытается разобраться до конца. Впрочем, эта должность ему по силам, и король прав — важнее всего иметь здесь человека честного. Еще более интересовал меня Жискар. Чего-то важного я не могу понять в этом человеке.

— Жискар весьма умен. — Сказал я.

— А дальше?

Я молчал.

— Вот, что я не могу преодолеть в наших людях. — Раздраженно сказал Болдуин. — Не можем избежать обид и подозрений. Каково это для общего дела?

— Хорошо, что мы заодно во время войны. А в дни мира интересы могут разниться.

— Ты не ответил..

— Бог подскажет. А мне позволь отлучиться. Привезли свежую грязь. Мне пора на процедуру.

__ __

Сейчас более всего меня занимает Франсуа. Он всего раз посетил меня в госпитале, хоть живет под моей крышей. Говорю не из чувства обиды, а будучи смущенным его странным поведением. Этот юноша занят собой и, как кажется, отрешен от остального. Почти ежедневно он посещает утреннюю мессу в церкви Святого Гроба. Пленение Юсефа снискало ему славу, в городе его узнают и лестно отзываются даже за глаза. А это уже совсем редкость. Сама Миллисента, сменив гнев на милость, предложила мне обратить внимание Франсуа на ее девиц, в них влюблена вся здешняя молодежь. Почему бы Франсуа не присоединиться к их числу? Если бы Франсуа проявил интерес… и дальше, как это бывает. Можно не сомневаться, он был бы встречен благосклонно. Не тут-то было. По моим наблюдениям — а я перекинулся с Франсуа несколькими замечаниями, — давать ему советы, дело безнадежное. Вернувшись из госпиталя, я отметил, что Франсуа несколько изменился. Он побледнел и замирает за едой, забыв донести до рта кусок хлеба.

В его годы такое состояние сопутствует любовному томлению, но, сколько я не оглядываюсь вокруг, не могу приметить никого подходящего. Нечего и пытаться поговорить с ним откровенно. Ясно, все это разожгло мое любопытство.

Несколько дней назад о Франсуа заговорил настоятель церкви Святого Гроба отец Викентий. Он давно не видел столь ревностного прихожанина и хочет склонить Франсуа, поселиться в обители. При угрозе городу все тамошние монахи берутся за оружие, и Франсуа будет иметь возможность вступиться за Христа не только силой молитвы. Выслушав отца Викентия, я пребывал в уверенности, что помыслы Франсуа связаны с храмом. Это заблуждение развеял Симеон — мой сосед и давний собеседник в досужих разговорах. Так же, как я, он остался на востоке и теперь полагает, что достиг вершины всех желаний. Этот Симеон обленился и не хочет думать ни о чем, кроме удовольствий, полагая, что уже при жизни вступил на путь к раю. Он обжирается, пьет, а когда был моложе, неутомимо преследовал любую женщину, у которой оставался хоть один зуб. Теперь он стал скромнее в желаниях, но безудержнее в хвастовстве.

Этот Симеон, с присущей развязностью, сообщил, что Франсуа часто бывает в трактире за домом Пилата у городских ворот. — Ты знаешь, — Симеон расхохотался, и я едва не отлетел прочь, настолько несло от него многодневным пьянством, — трактирщик приманивает его своей дочерью. Будто бы, дочерью, не думаю, что он с ней в родстве. Готов поспорить, они обманывают твоего Франсуа. И вертят им, как хотят.

— Это я ошибаюсь? — Закричал Симеон, когда я выразил недоверие. — Я знаю все места в городе, где есть хоть одна винная бочка. Я встречал его там десяток раз и нигде больше. Можешь поверить, они его приручили. Тамошний хозяин — плут, каких больше нет. Вино у него дешевое, но крепкое.

Симеон, пошатываясь, подался прочь. Он может пить в любую жару, иначе я бы решил, что солнце лишило его рассудка. Я стал приглядываться. Теперь, когда я узнал, что Франсуа совмещает посещение храма и винной лавки, ничто более не могло меня удивить. Он не выглядел пьяным, но я ощутил запахи вина и дыма, которые пристают к постоянным посетителям дешевых трактиров. Я не расспрашивал, полагая, что сам Франсуа найдет возможным поделиться со мной. Но он молчал. Дело не в моем любопытстве. Он сын моего покойного друга, живет у меня, могу ли я оставаться равнодушным? Я решил разобраться самому, тайно, чтобы не разрушить доверие между нами.

К счастью, Фреина отличается бережливостью и за многие годы не выбросила ни одной тряпки. Моя привычка, удачно дополняющая ее скупость, позволяет мне донашивать одежду до дыр. Я привык сидеть, где попало, если к тому же упомянуть посещение базаров, мазки свежего навоза, дегтя, сока раздавленных помидор — все это Фреина аккуратно застирывает и раскладывает по углам, вместо того, чтобы раздать нищим или выбросить. Теперь я вытащил весь ворох и изрядно потрудился, чтобы придать себе неузнаваемый вид. С годами моя фигура стала в городе заметной, как башня Давида. На мое счастье, пока я собирался, небо нахмурилось, и я натянул куртку с капюшоном, как пастух или пилигрим. Можно было пускаться в путь. По дороге я наткнулся на мою драгоценную сожительницу, которая торопилась домой, опасаясь дождя. Я миновал Фреину неузнанным и счел это добрым знаком. Уличный сумрак и надвинутый на лоб капюшон оказывали хорошую услугу. Внутри трактира было темно, пара светильников испускала копоти куда больше, чем света. Людей было немного.

Хозяина, которого я представлял по описанию Симеона, не было видно, вино принес кудрявый мальчишка, постоянно утиравший нос. Мне захотелось дать ему по рукам, чтобы он не совал их в кувшин. Но я был намерен держаться незаметно и не привлекать внимание. Уселся удобно, и мог наблюдать за хозяйским местом возле винных бочек. На него падал свет от раскрытой двери. На мою скромную особу никто не обратил внимания, а я разглядывал посетителей. Невероятно, что делает здесь Франсуа. Даже вино, ударившее в голову, не заставило меня примириться. Народа под вечер сошлось немало, но латинян среди них не было — еще один повод для удивления. Захаживали греки, левантийцы и всякий темный люд, прикипающий к любой удаче. Харчевня располагалась близ городских ворот, и народ являлся, хлебнуть вина на дорожку. Наконец, объявился хозяин. Он постоянно вертел головой, будто выискивая, куда направить хитрый глаз, или изобразить сладенькую улыбочку, если гость того заслуживал. Он выдал мальчишке подзатыльник — я остался доволен — и встал на его место. Я допил вино и решил, что впечатлений на сегодня достаточно. Стоит хорошо все обдумать.