Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

У каждого были свои заботы, своя жизнь, суета эта никак не касалась полковника, она существовала сама по себе.

Около Корнилова остановилась пролётка с огромным рыжебородым мужиком, сидящим на облучке. Мужик был на старинный манер подпоясан широким шёлковым кушаком.

— Господин полковник, не подвезти вас куда-нибудь? Прокачу с ветерком... К реке Сунгари, например, на набережную. Там очень хорошо дышится.

Корнилов отрицательно качнул головой:

— Нет.

— Может быть, к девочкам, господин полковник? — Мужик, сидящий на облучке, был настроен на игривый лад. — Есть очень хорошие девочки, господин полковник. Одна — ещё ни разу не целованная.

Корнилов вновь отрицательно качнул головой:

— Нет.

— Есть китаянки — пальчики оближете, ваше высокородие, есть две русские, два дня назад прибыли — одна из Москвы, другая — из Владивостока.

— Я же сказал — нет! — Корнилов повысил голос.

Извозчик огорчённо крякнул и покатил дальше.

Воздух был прозрачный, имел желтоватый оттенок и пахнул мёдом.

Весна в Харбине, по сравнению с другими районами Китая, всегда запаздывала — это Корнилов знал ещё по своей службе в посольстве в Пекине, — она долго набирала скорость, но зато, когда она разгонялась, остановить её было невозможно... Запаздывала весна и сейчас. С недалёкой реки прилетал ветер, стоило ему чуть запутаться где-нибудь в харбинских проулках и стихнуть, как лицо начинало приятно покалывать тепло. Это был признак, что лето будет в Харбине жарким.

Харбин по китайским меркам — северный город, тут летняя жара ещё терпима, но какой она бывает на юге страны — это надо испытать на себе. Впрочем, что такое лютое китайское лето, полковник Корнилов знал очень хорошо.

Шумели тополя. Их в Харбине много, они отличаются от тополей, что есть в России, хотя летом от них противного пуха бывает не меньше, чем от тополей российских. Листья их клейкие, нежные, говорливые. Каждое дерево имеет свой голос и свою печаль, если прислушаться, можно даже понять, о чём говорят тополя, что просят... Речи их бывают горьки, как речи людей. Живому существу всегда чего-то не хватает, и сколько оно ни живёт на белом свете — всё борется, требует внимания, добра, ласки, понимания... Человек — не исключение. Пожалуй, даже напротив. Всё остальное — исключение, но не человек.

Китайцы звали харбинские тополя яншу.

— Яншу — великое дерево! — утверждал какой-нибудь чумазый продавец дров, предлагая несколько поленьев для печи, — для других целей яншу, дерево во всех отношениях приятное, не годился. — Яншу не только много тепла даёт, но и разводится, размножается без всяких хлопот.

Это верно. Достаточно воткнуть в землю черенок — простой обрубок, деревяшку, какую-нибудь бросовую ветку, как кочерыжка эта немедленно прорастает, и на голом стволе появляются зелёные листки, вылезают они прямо из-под коры — беззащитные, нежные, вызывающие ощущение некой странной слабости... Проходит полгода, и вчерашний черенок обрастает довольно густой кроной.

Да, правы разносчики дров: великое всё-таки это дерево — харбинский тополь яншу...

Корнилов медленно шёл по тротуару, разглядывал встречных людей, фиксировал по старой привычке лица — это качество разведчика уже не вытравить из него, оно растворилось в крови, прочно засело в теле — из попадавшихся на пути не было ни одного знакомого — ни одного...

По каменной мостовой прогрохотала телега, остановилась около большого водопроводного люка. Дюжий малый соскочил с телеги, стянул с пояса массивный ключ, висевший на кожаной шлее, и открыл замок люка. Поставил люк на ребро.

На круглой, как древний богатырский щит, крышке была изображена изящная женщина, играющая на фортепьяно. Корнилов остановился: это было что-то новое — украсить чугунную водопроводную плиту тонкой женской фигуркой. Гордый постав головы, точный взмах гибких рук, роскошная коса, падающая на спину... Корнилов остановился: у него невольно защемило сердце, в ключицах возникла и наполнила кости саднящей тяжестью боль. Женщина была похожа на Таисию Владимировну.

Полковник почувствовал, что из горла у него вот-вот вырвется стон. Он прижал руку ко рту, наклонился над водопроводным колодцем.

Мастеровой в замасленной куртке проворно спустился по скобам в колодец и исчез в широком, похожем на железнодорожный тоннель, коридоре. Свет керосиновой лампы, которую мастеровой держал в руке, мерцая, слабо колебался, будто бы по воздуху ползли сгустки пара, недобро шевелились, перемещались по пространству, то исчезали, то, наоборот, делались густыми, очень приметными, это была игра чего-то неведомого, и Корнилов подумал, что в подземных водопроводных штреках этих можно спрятать целую армию «краснобородых» и что надо будет сказать об этом Мартынову, а тоннели, из которых несёт сыростью и острым ржавым духом, обязательно регулярно проверять.

— Эй, служивый! — наклонившись ниже над колодцем, выкрикнул Корнилов. — Где ты? Отзовись!

Служивый не отозвался. А может, просто затаился, обратился в тень, испугался чего-то.

— Служивый! — вновь позвал Корнилов. — Отзовись!

Служивый продолжал молчать. Лошадь его мерно потряхивала головой, отгоняя от себя мух. Корнилов по привычке пощупал пояс — при нём ли револьвер? Револьвера не было. В Харбин он приехал без оружия.

Проворно, ловко, будто кошка, Корнилов забрался в колодец. По скобам спустился вниз. Сырой застойный запах здесь был густым, щипал ноздри, полковник глянул в глубину подземного коридора. Ему показалось, что сейчас раздастся выстрел, Корнилов машинально отшатнулся, уходя за выступ, прикрылся. Затем аккуратно выглянул. Пуля ведь дура, принестись может откуда угодно.

Выстрела не раздалось. Однако ощущение того, что за ним кто-то смотрит, фиксирует каждое движение и не спускает пальца со спускового крючка, у Корнилова было.

Чутьё у военного человека всегда бывает обострённым — оно просто обязано быть таким, иначе гибель; было оно обострено и у Корнилова. Полковник почувствовал, что идти дальше по тоннелю одному, без прикрытия, без оружия — штука опасная, это хождение кончиться может плохо. В этих подземных катакомбах упрятать можно половину громадного Харбина — пространства тут хватит. Корнилов выбрался из колодца.

Первый человек, которого он увидел, был прапорщик со знакомым лицом. Прапорщик обрадованно улыбнулся полковнику, козырнул.

— Косьменко! — вспомнил фамилию Корнилов.

— Так точно! Осмелюсь доложить — только что выписался из госпиталя. Находился на лечении по болезни.

С реки принёсся порыв ветра. Над головами полетел белый пух.

— Кто-нибудь из наших здесь ещё есть? — спросил полковник.

— С моего поста — три человека. Приехали за продуктами.