Юрий Щеглов - Жажда справедливости

Однако всегда и везде они изображали, что хотят опереться на крестьянскую массу и первые, если не считать Столыпина, ее расслоили, обслуживая лишь интересы зажиточных производителей сельскохозяйственной продукции или скорее «аристократической», довольно немногочисленной крестьянской верхушки.

Отдать заблудших братьев в лапы балаховцев преступно. Пора этих сбитых с толку сагитировать да выводить и не по одному, по двое, а массой — рывком! Но прежде надо вернуться к Климентьеву с разведкой — с тем, что запомнил и нашифровал, — и надо, чтоб в определенном месте дожидались.

Крюков долго размышлял: самому ли идти через фронт или послать Газетова с шифровкой? Да много ли в шифровке нашифруешь? Решил идти сам. Его переполняли впечатления. Газетов капнул соседям по казарме, что Крюков встретил куму и приклеился к ней, чем вызвал у дезертиров зависть и одобрение. Тихий, тихий, а не промах!

Прощаясь, Газетов обнял Крюкова:

— Как моя Настя, поспрошай у Климентьева обязательно. Обещаешь?

— Обещаю. Ты меня жди, не бойся. Я возвращусь, ежели не убьют.

Ночью он пересек линию окопов и через трое суток добрался до штаба 10-й стрелковой дивизии. Климентьев ахнул: сроду подобная разведка не доставалась. Выводить заблудших братьев, выводить! Другого решения нет.

О постановлении, принятом коллегией по поводу поданного рапорта, Скоков кратко и выразительно известил подчиненного по месту пребывания в дезеркоме славной 10-й дивизии: «Товарищи оставили твое дурацкое прошение без последствий. Бумажку просто выбросили в корзину. Если бы тов. Вальцев не отстоял, то тебя бы еще и одернули за попытку дезертировать. Север нынче нуждается в железных проверенных кадрах. Северу уделяется повышенное внимание. Пока не разгромлен Юденич, опасность велика и даже смертельна. Если такие, как ты, сотрудники будут стремиться на фронт, то нам не избежать неприятностей.

Твое состояние я понимаю, но ничего — потерпи! С другой стороны, я тебя обещал поставить к стенке, о чем советую помнить. Смотри, сглупа не жалуйся, получишь выговор по партийной линии. Науку тов. Тункеля не упускай из виду. Побольше скромности, а то-де я с оружием в руках и так далее. Между прочим, это он на заседании приклеил тебе ярлык: дезертир на фронт! Не откажешь в точности».

Вторую депешу из Петрограда Крюкову вручили в день возвращения: «Получили прокламацию есаула Кострова о поимке и выдаче за вознаграждение сотрудника Наркомвнудела Крюкова. Поэтому любой контакт с противником теперь тебе категорически запрещен по понятным соображениям. Скоков».

Посовещавшись, однако, с Климентьевым, Крюков все-таки решил уйти в тыл к балаховцам. Ведь там его ждал Газетов. Покинуть на произвол судьбы информатора нечестно и бессердечно. Крюков не имел права нарушить обещание. Данное человеку слово он ставил выше разумного приказа.

Однажды утром Булак-Балахович через князя Потоцкого велел дезертирам построиться и промчался перед фронтом на взмыленном коне в зеленой черкеске с серебряными газырями. Остановился, как вкопанный, точно посередине и пустился в объяснения:

— Не верьте брехне, распространяемой предателями-комиссарами, о том, что мы людей расстреливаем. Кто пострадал? Нет таких! А награбившие миллионы правители-жиды расстрелами держали вас на фронте, силясь вашей кровью защитить свою толстую шкуру. Я дал бы вам хлеба больше, но ко мне переметнулись от красных два пехотных полка, которые и проели мои запасы. Клянусь именем Белой Народной Армии!

Тут-то он и разоблачил себя сверх всяких ожиданий. Дезертиры догадались — его никто не подпирает, кроме кучки беляков. Никаких перебежчиков, кроме них, в Пскове нет. Успех Бати мимолетный, а он сам лгун безбожный. Две недели люди маялись без табака и хлеба: осьмушка у спекулянтов на базаре стоила 120 рублей. Казарму кадетского корпуса переполняли слухи, как Батя жирует, сколько жен сменил, какой у него обоз и как атаманцы пьют-гуляют.

Только Булак-Балахович намеревался еще что-то добавить, как из толпы прогремел выстрел. Атаманцы врезались в гущу и начали арканить первых попавшихся. Петлю накинули и на приятеля Газетова — Серегу из деревни Усадища.

— К нам проникли большевистские агенты! — закричал князь Потоцкий. — Хватай их!

Бекбулатов что-то скомандовал гортанным голосом. Атаманцы, вытянув шашки из ножен, вздыбили коней. Острием они норовили уколоть непослушных.

— Под уздцы их, робя! — раздался привычный клич. — Не сдаваться! Вперед, новгородцы! Долой Батю!

Князь Потоцкий взмахнул перчаткой — и через чердачное окно флигеля на крышу выкатили один за другим два пулемета.

— Измена! Нас предали!

Батя медленно уехал на пританцовывающем коне, подобрав полы черкески. Толпа под прицелом попятилась к противоположной от ворот стене.

Солнце клонилось к закату. Лучи летели длинными копьями и разбивались об оконные стекла на сотни обломков. Погода и поднятая сумятица находились в противоречии. Пахло пылью, навозом, конским потом и махоркой. Атаманцы, прикрытые пулеметами, убрались со двора. Мечты найти крестьянскую правду в стане балаховцев развеялись в прах. До ушей доносились стоны и вопли дезертиров, которых атаманцы утаскивали за собой на арканах. Все было кончено. Теперь наступил час Крюкова. «Давай!» — мигнул он Газетову. Тот истошным голосом запричитал:

— Братцы! Дружка мого Серегу сцапали. Что я его матке в Усадищах доложу? Есть здесь кто из Усадищ?

Из Усадищ никого не оказалось, но и произнесенного довольно, чтобы каждый вспомнил о семье.

— Братцы! — позвал негромко Крюков. — Долой атамана! Долой кровавого Батю и беляков! Долой их к чертовой матери! Долой Антанту треклятую с танками и орудиями! Назад по домам! К родимым очагам! Советская власть всем, кто уйдет добровольно от Бати, гарантирует свободу независимо от проступка! Я — уполномоченный Наркомвнудела и дезеркома славной десятой дивизии…

Толпа замерла в ужасе и попятилась. Признался тихоня, а сколько из ихних рядом помалкивают?!

Раз наркомвнудельцы сюда пробрались, значит, перевес на стороне Советов явный. Не они ли пальнули по Бате? Дезертиры теснее окружили Крюкова, будто ища защиты и спасения. Может, он сболтнул лишнее? Лишнее, лишнее, конечно, лишнее! Надо было иначе, не в открытую. Теперь пути назад нет. Балаковские сексоты не дремлют. Но можно ли упрекнуть его в несдержанности? Он был рожден именно для этой минуты и не для какой иной.

— Плюньте на Батю, братцы! Идите виниться. Наделы сейчас не отбирают. Трибунал срок дает условно и то только тем, кто занимал какой-нибудь здесь командный пост. Со дня на день атаманщину ждет сокрушительное поражение. И придется Булак-Балаховичу мотать в Польшу. Нам с ним не по пути! — У Крюкова внезапно всплыли вычитанные в какой-то книге слова знаменитого француза Дантона: — Родину, братцы, нельзя унести на подошвах сапог!