Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

Не успела откликнуться — портьера откинулась. Начальница института. На лице пятна:

— Вот тут к вам, Екатерина Ивановна...

Ртом воздух хватает. В коридоре камер-лакей. Почему же с начальницей? Почему не прямо к ней? Вспомнила: сколько лет дорожка к её крылечку от царских посланников неторенная. Отставка. Небытие.

Да не камер-лакей — камердинер вдовствующей императрицы. Самый доверенный.

— Гнедиге фрау, их мус...

Ненавидел. Всегда ненавидел. За императрицу горой. В поклоне согнулся. Голос просительный:

— Государыня императрица Мария Фёдоровна просила, если будете так любезны, к ней...

Значит, жива. Тогда что же?

— Павловск... Дворец большой... прошлой ночью... дотла...

Только теперь поняла: вот оно, прощание. Настоящее. Со всем. О чём помнить не хотела. И о чём — через себя — помнила. Павловск...

Кончина императора — тогда было легче. Анна Петровна — так и не показалась у гроба. Отступилась. Не любила... Все знали — какая любовь! Не это важно: он любил. Как любил. Себя потерял. От всего прожитого одним махом отрёкся. Как верёвки перегнившие сбрасывал. Лишь бы скорее! Скорее!

Через Анну Петровну и его видела. Грешно так думать, но... даже легче стало. Куда легче.

В задних рядах вместе с фрейлинами стояла. К руке не приложилась. Как все. Не вспоминала. Скорее бы. Только скорее.

А теперь... Павловск. Всё, что было, — там. Каждую половицу помнила: где скрипнет чуть слышно, где прогнётся. Императрица... Что ж, так уж получилось. Но у них с государем не было иной земли. Под косыми взглядами. Под вечным досмотром. Не было ничего другого! Не было! Так почему же Павловск?

Камердинер плечами пожал:

— Никто ничего вызнать не успел.

— Так ведь зима. Пустой дворец. Печи нетопленные. Огонь откуда?

— Архитекторы дознаются. А вы, всемилостивейшая сударыня, может, благоволите в путь отправиться? Вдовствующая императрица никого, кроме вас, видеть не пожелала.

Да, да, как же иначе. Вот только переодеться.

— Государыня узнать велела: может, коли будет на то ваша воля, поживёте у её императорского величества? Утешили бы государыню очень...

Утешила! В другой раз предлог бы сыскался отказаться, но Павловск... Их Павловск. Обеих. Императрицы и былой любимицы. Фаворитки...

Горничную надо кликнуть, чтобы вещи собрала. И сама собиралась наскоро.

— Едем, Генрих. Конечно, едем.

— Мадам, о, мадам!

— Селестин! Как вам пришло в голову отыскивать меня в храме, во время богослужения... Разве не видите, все монастырки уже обратили на нас внимание. Не хватает замечания от протоиерея.

— Мадам! К вам гость. Он ждёт вас в гостиной.

— Гость? О чём вы, Селестин, давайте выйдем в притвор.

— Да-да, мадам, вам следует спешить. Заставлять ждать такого гостя!

— Но вы так и не сказали какого.

— Великого князя Константина, мадам.

— Вы не напутали, Селестин? И откуда вы знаете великого князя?

— Я не знала его, мадам, его высочество сам назвался и попросил найти вас. Для немедленного разговора.

— Что-нибудь случилось во дворце? Но тогда почему именно он?

— Не знаю, мадам. На слугах нет креповых повязок. Но великий князь чрезвычайно взволнован и выказывал все признаки нетерпения, отправляя меня за вами. Поспешим же, мадам, поспешим же!

В маленькой гостиной высокая фигура начавшего полнеть человека. Нетерпеливые шаги. Рука, беспрерывно поправляющая ворот мундира. Гримаса, пробегающая по бледному лицу...

— Катерина Ивановна...

— Ваше высочество!

— Прошу прощения за несвоевременный визит, но, надеюсь, необычные обстоятельства извинят меня. Хотя бы до некоторой степени.

— Визиты царственных особ бывают всегда удачными и никогда не несвоевременными.

— Оставимте эти комплиментные формы. У меня нет на них сил. Моя просьба будет для вас одинаково неожиданной и... бестактной. Знаю, я не имею на неё права, но, может быть, в память моего отца, к которому вы всегда хорошо относились...

— Я восхищалась и продолжаю восхищаться покойным императором и остаюсь верной его памяти.

— Несмотря ни на что.

— Что бы вы ни имели в виду, ваше высочество, покойный император заслуживает самых высоких чувств, и в этом я останусь неизменной.

— Не знаю почему, но с вами хочется быть откровенным, Катерина Ивановна, поэтому не стану притворяться: здесь наши взгляды могут не вполне сходиться.

— Я знаю это, ваше высочество.

— Вы не защищаете памяти покойного.

— В этом нет надобности, ваше высочество. Что значит мой голос перед лицом истории? Это ей принадлежит последний суд.

— И в нём вы не сомневаетесь.

— У каждого человека есть свои достоинства и свои недостатки, человеческие и государственные. Для монархов имеют значение только последние, а я слишком хорошо знаю, как высоки и благородны были побуждения императора Павла I.

— И всё же мнения окружения и современников существенно расходятся. И далеко не в пользу покойного.

— Вы были в Михайловском замке в ночь кончины императора?

— Был. И вы это знаете.

— Знаю, ваше высочество.

— Ив вашей интонации читается: если бы вы были там, всё могло сложиться иначе. Не правда ли?

— Я не могла быть ни в спальне, ни около спальни императора.

— А если бы были? Признайтесь, вы именно так думаете?

— Прошлое не знает сослагательного наклонения — об этом мы часто говорили с императором в гатчинском обществе.

— Вы не даёте мне пробиться сквозь окружившую вас стену. И тем самым, хотя и косвенно, отвечаете на мой вопрос... Катерина Ивановна, повторяю, я не имею ни малейшего права на откровенность вашу и всё же хочу сделать отчаянную попытку. Только выслушайте меня и упростите мне задачу.

— Я не прерываю вас, ваше высочество.

— И, может быть, тогда вы посмотрите на меня иными глазами. В чём-то поймёте или даже — оправдаете. Не знаю, я ничего не знаю. Вы знаете меня от рождения...

— Так не совсем точно. Я видела вас от вашего рождения. Императрица Екатерина сочла нужным поставить непреодолимую преграду между двумя старшими своими внуками, Александром и вами, и вашими родителями. Вы росли в большом дворе, ваши родители жили в малом. Сначала это был Павловск, а когда вам исполнилось четыре года, — Гатчина. Господин и госпожа Секундант-Вторые, так положено было называть ваших родителей с лёгкой руки императрицы. Это было невыносимо для императора и нелегко для всех его придворных.

— И снова в ваших словах мне чудится живое сочувствие императору.

— Так и есть, ваше высочество.

— Вы не говорите о его тяжёлом характере, его странностях, беспричинных вспышках гнева, которые, по всей вероятности, приходилось на себе испытывать и вам.