Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Отсечение головы Пётр не считал чем-то ужасным. Когда проводилась казнь его любовницы — Марии Гамильтон, он специально приехал посмотреть на это зрелище. Мария думала, что царь ради любви помилует её, оделась в красивое белое платье. Она бросилась в ноги царю, умоляя его быть снисходительным. Но Пётр шепнул палачу, и Марию бросили на плаху. Царь поднял отрубленную голову, поцеловал в губы и приказал поставить в стеклянной банке со спиртом в своей Кунсткамере.

Анна была современницей Петра, она видела все эти казни и пытки, и ей тоже не казались они дикими и варварскими. Она не отставала от своего царственного дядюшки в жестокости. Троим Долгоруким после изощрённых пыток отрубили головы, а остальных сослали в Сибирь. Гнездо Долгоруких, многочисленное и знатнейшее, было разорено, и Анна облегчённо вздохнула.

Бывшую невесту Петра II постригли и отправили в Горицкий монастырь, самый строгий из тогдашних.

Вместе с Долгорукими через пыточные камеры и казни прошло огромное количество совершенно посторонних людей: священники и офицеры армии и флота, подьячие и простые крестьяне. Усердствовал в следствии сам архиепископ Новгородский Феофан Прокопович: много было у него врагов, и всем им Прокопович отомстил полной мерой. Не хотелось красноречивому архиепископу самому попасть в опалу теперь, когда вернулись старые порядки в церковных делах.

Покончив с заразой и крамолой, Анна занялась устройством своего двора. У Петра, в сущности, не было штата при дворе, все его распоряжения по домашнему распорядку выполняли царские денщики. Не создали настоящего двора с его декоративной парадностью и предыдущие правители — Екатерина I и Пётр II.

Анна сразу же расписала многочисленный штат камергеров, камер-пажей, статс-дам, придворных чинов. И впервые при ней создан был пышный придворный распорядок, в котором многочисленные царедворцы имели каждый своё место. И всем им назначила Анна жалованье, чины и ордена.

Теперь при встрече с иностранными послами и посланниками она могла похвастать роскошной обстановкой своего двора, являться перед европейскими министрами в богатейших парадных платьях и бриллиантовых коронах и диадемах, в окружении блестящих сановников и слуг в расшитых золотом и серебром ливреях.

Она ещё помнила, каким был двор при её отце — царе Иване, да и мать много рассказывала об обстановке царского двора. Ныне, как могла и умела, Анна восстанавливала прежний русский двор, роскоши и блеску которого позавидовал бы любой венценосный правитель Европы.

Она назначила для приёма определённые дни, устраивала балы и спектакли. Польский король Август прислал ей в подарок несколько итальянских актёров, и Анне стало ясно, что необходимо иметь постоянную итальянскую труппу. Два раза в неделю спектакли-интермедии чередовались с балетом.

Воспитанники кадетского корпуса, знавшие хорошо французский и итальянский, исполняли в этих спектаклях роли, и Анна часто любовалась молодыми лицами кадетов, обряженных в дамские костюмы.

Прижилась при дворе и немецкая труппа, разыгрывавшая грубые комедийные фарсы. Анне они нравились чрезвычайно, потому что потакали её склонности к топорным шуткам и увеселениям. Она, как и её царственный дядюшка, не любила утончённость французов и лёгкость итальянцев. Впрочем, она постоянно являлась на спектакли итальянской труппы и сидела, скучая: она не знала итальянского, и хоть придворный пиит Тредиаковский переводил ей на русский и она следила за ходом спектакля с книжечкой в руках, но смысл и слова ускользали от неё, и она умирала от скуки на таких представлениях.

Завела Анна и другую моду: никто не должен был приходить на приём во дворец дважды в одном и том же платье. Вошли в обычай золотые галуны и серебряная бахрома, высокие причёски с искусно вплетёнными бриллиантами, громадные парики в три локона, напудренные и надушенные, яркие камзолы, тонкие чулки и новомодные подвязки, блестящие башмаки на огромных каблуках и с пряжками, забитыми бриллиантами, сапфирами, рубинами.

Роскошь одежды при дворе теперь стала казаться естественной, но чтобы выглядеть достойно, даже самые бедные из родовитых семейств должны были тратить на наряды целые состояния. Иногда знать продавала поместья, чтобы только одеться прилично на придворный бал.

Но в домашней обстановке Анна не утруждала себя шнуровками, корсетами и широченными юбками. Она надевала яркие голубые или зелёные платья, просторные и свободные, на манер восточных балахонов, а свои роскошные волосы, заплетённые в косу и уложенные короной на голове, повязывала шёлковой красной косынкой.

А тонкие спектакли с раскрашенными лицами актёров и неестественной декламацией дома ей заменяли шуты и карлицы, болтуны и болтушки, сплетницы и хохотуньи, которыми был наводнён весь дворец. И грубые их шутки и смех над самыми простыми затеями доставляли ей немало удовольствия. Присядет где-нибудь поблизости от государыни на корточки придворный шут, закудахчет, как курица, затем достанет из-под себя будто бы только что снесённое яйцо, и Анна радуется, как ребёнок. А пинки, толчки, обливания, вымазывание сажей, потасовки шутов и шутих заставляли её даже отмечать такие домашние спектакли деньгами и подарками. Немало шутов, шутих и болтушек собрали за время служения в этих должностях при дворе большие суммы денег и стали потом уважаемыми и признанными в обществе людьми. Даже должность была такая при Анне — придворный шут или шутиха, за которую царица платила большое жалованье, так что должность эта при дворе считалась почётной и выгодной.

В первые месяцы после коронации Анна беззаботно наслаждалась свободой, праздниками, придворными балами, где она красовалась в богатых нарядах, расточала любезные улыбки и щедрые дары, скакала по золотым подмосковным лесам на чистокровных жеребцах, наряжала и берегла своего «последыша» Карла, немножко дулась на сестёр, сразу захотевших стать первыми лицами в государстве и наперебой советовавших ей то одно, то другое, умилялась шутам и шутихам Измайлова. Но вот прошла осень, принёсшая холодные туманы, наступила снежная зима, и Анна затосковала без шумного Петербурга, без его прямых и широких улиц, без его многочисленных каналов, без золотых шпилей Адмиралтейства и Петропавловской крепости, а главное — без Бирона и его номинальной жены, без старших детей и поняла, что высокая политика её должна проходить там, что не зря Пётр Великий вывел этот город в Европу, что без него жизнь её станет скучной и мрачной, что Москва как была, так и останется медвежьим углом, сонным и гибельным царством.

И она заспешила в Петербург. Весь двор собирался нелегко и нескоро, а она уже мчалась на восьмёрке вороных рысаков к той, столичной жизни, к той политике, к которой приучил её батюшка-дядюшка.