Зинаида Чиркова - Кабинет-министр Артемий Волынский

Пётр приказал судьям вынести самый строгий приговор — Монсу отрубили голову.

Екатерина осталась невозмутимой даже тогда, когда Пётр специально повёз её смотреть на отрубленную голову Монса, надетую на кол.

— Неслушливые бывают придворные, — спокойно произнесла она в то время, как Пётр впился в неё глазами, проверяя впечатление.

Он больше не мог ей верить. И слёг, не выдержав этой измены...

Большую часть дня он проводил в постели, иногда вставал через силу — ещё присутствовал на обручении своей дочери Анны с голштинским герцогом, взбодрился на дне рождения Елизаветы, обрезав ей детские крылышки на спине. Тогда носили их в знак несовершеннолетия все девочки. Обрезанные крылья означали наступление зрелости, девочка становилась девушкой и начинала носить длинные платья, выезжать на балы, участвовать в придворных торжествах.

Избрал Пётр и нового «князя-папу» в своей весёлой компании вместо умершего Бутурлина...

Но это была уже только тень великого Петра. Он ещё бодрился, старался пить побольше вина, заглушая боль, ещё составлял и подписывал указы и распоряжения. Дело Монса показало, что фавориты могли испрашивать милости и богатеть. Пётр запретил всем обращаться к дворцовым служителям с просьбами, а тем, кто жил во дворце, — обещать помощь и содействие. Даже успел отправить экспедицию Витуса Беринга, написав для этой камчатской разведки целое наставление.

Адмиралу Апраксину поручил он подготовить этот поход:

— Худое здоровье заставило меня сидеть дома. Я вспомнил на сих днях то, о чём мыслил давно и что другие дела предпринять мешали, то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию...

Анне рассказывали, что в последние несколько дней Пётр непрерывно кричал от боли, а потом, ослабев, уже только тихо стонал.

Каменная болезнь почек нашла его, сотрясала всё тело в страшных мучениях — ничто не помогало больному...

Едва услышав о смертельной болезни батюшки-дядюшки, Анна приказала запрягать. Было чутьё — не выживет, в последний раз видела его, ехала с ним, слушала его. Неужели ему конец? А что будет с ней? А ну как соберётся с силами Польша да отберёт Курляндию, выгонит русских из этой провинции, куда тогда денется она — немужняя жена Бирона, подруга Бенингны, жены своего возлюбленного, мать своих детей, которые называют отцом и матерью Бирона и Бенингну? Как жить ей дальше? Запереться в Измайлове вместе с хворыми Катериной и Прасковьей, собирать кое-что с поместий, разорённых матушкиными верными слугами? Идти по миру?

Но самое главное — кто станет после Петра над Россией, кому достанутся скипетр и держава, кому надо будет смотреть в рот, перед кем придётся пресмыкаться и унижаться?

Она снова и снова перебирала претендентов на русский престол. Пётр Алексеевич мал ещё — всего девять лет, но он — законный наследник, а вокруг него вьются Долгорукие — извечные враги её. Да и завещание должно быть у государя, неужели он до самой смерти так и не помышлял, кто заменит его?

Знать бы, ведать бы...

И она гнала и гнала берейторов, спешила в столицу, чтобы успеть, услышать, выяснить. Не думала о России, не думала о приобретениях Петра, о морях, к которым он прорвался. Собственная судьба страшила и занимала её. Сподвижники царя, светлейший князь Александр Данилович Меншиков теперь, поди, окружают его постель: надуют в уши, наговорят, а потом и сами сцепятся, как сцепились во время его персидского похода.

Склока самых высших сановников государства возникла не сразу. Тлела она подспудно, и стоило Петру отлучиться, а оку государеву, Павлу Ягужинскому, уехать на время из Петербурга, как скандал разгорелся вовсю.

Уже давно и крупно запускал светлейший, князь Александр Данилович Меншиков, руку в казну. Да не мелкими взятками довольствовался — хапал миллионы.

После полтавской виктории получил Меншиков от гетмана Скоропадского, обязанного Александру Даниловичу своим избранием в гетманы Украины, город Почеп. Но Данилычу этого показалось мало. Он самовольно прихватил богатейшие земли Украины, да столько, что его действия вызвали поток жалоб. Угрозу и на этот раз Меншикову удалось отвести. Группа сенаторов готова была покрыть светлейшего, но воспротивился давний ненавистник Меншикова — барон Павел Петрович Шафиров. Он не поддался на уговоры Скорнякова-Писарева, оставленного генерал-прокурором Ягужинским исполнять его обязанности в Сенате. И тот решил дать почувствовать Шафирову, что не следовало пренебрегать союзом, который ему предлагался.

Шафиров злоупотребил ничтожным по тем временам делом: он исхлопотал своему родному брату жалованье, в несколько раз превышающее установленный размер. И ему, Шафирову, это поставили в вину. Вице-канцлер барон Шафиров прекрасно знал, как ничтожно его преступление, что те, кто выставил против него это обвинение, виновны в куда более крупных злоупотреблениях. Темпераментный и не знающий удержу своему языку, Шафиров разошёлся и кидался со всякими обвинениями на всех членов Сената.

Вот и решили сановники подловить не в меру болтливого и злоязычного вице-канцлера.

На сенатское заседание вынесли разбор почтового ведомства, которым руководил Шафиров. Раз это касалось Шафирова, он не должен был присутствовать на заседании, и потому Скорняков-Писарев в качестве заместителя Ягужинского предложил Шафирову покинуть зал заседаний. Если бы кто другой сделал это предложение, Шафиров и слова бы не сказал. Но он понимал, что каждое слово этого сановника направлено против него лично, и потому крикнул:

— По твоему предложению я вон не пойду, тебе высылать меня непригоже!..

Скорняков-Писарев спокойно зачитал указ Петра, запрещавший рассмотрение дел в присутствии родственников, которые к тому же и должностные лица учреждения. И опять закричал Шафиров:

— Ты меня, как сенатора, вон не вышлешь, и указ о выходе сродникам к тому не следует!

Шафиров распалился и уже не отдавал себе отчёта в словах.

— Ты мой главный неприятель, и ты вор! — кричал он Скорнякову-Писареву.

В перебранку включились и Меншиков, и канцлер Головкин, подзадоривая Шафирова и держа руку Писарева.

Когда Шафиров вдоволь накричался, обзывая всех ворами и главными его неприятелями, все члены Сената поднялись и демонстративно покинули зал заседаний.

— Я тоже ухожу, меня Шафиров назвал вором, — встал и Писарев, статс-секретарь Сената.

Меншиков высказал мнение, что Шафиров должен быть отстранён от Сената, но другие решили подождать возвращения Петра.

Склока возобновилась на следующем заседании Сената.

— Надобно слушать дела, — открыл заседание обер-прокурор.

— Боже милостивый, мне тебя слушать! — снова начал Шафиров.