Александр Говоров - Последние Каролинги

Рикарда нервно закричала сзади:

— Бей же его, бей! Чего стоишь!

Эд, как бы нехотя, метнул дротик. Олень исчез.

Пробившись сквозь заросли, Эд выехал на берег. Зеленая, вся в кувшинках река струилась под нависшими ивами, а олень мчался уже по другой стороне. Тут была плотина, вода шумела в мельничном колесе. Эд отшвырнул поводья, выпрыгнул из седла наземь, как упал. Обхватил корневища могучего дуба, кольчуга на его спине вздымалась от рыданий.

Всадники выезжали из леса, сочувственно качали головами. Выехал и император, всплеснул руками над изувеченной собакой. Рикарда сделала знак евнухам, те спешились, склонились над лежащим Эдом, пытаясь поднести ему нюхательную соль.

— Что здесь за плотина? — вскричал герцог Суассонский, гневно раздувая усы. — Почему мельница? Кто здесь сюзерен?

— Да, да, — подтвердил император, — кто здесь сюзерен?

Из толпы духовных выехал на пегой кобыленке потертый попик:

— Ваша милость, лесная деревня здесь, без сеньора, свободные владельцы… Лес выжигают, распахивают.

— А ты кто таков?

— Я здешний аббат, церквушка у меня во имя святого Вааста. Милости просим, если отдохнуть, закусить… Но мельница не моя, клянусь бочкой мозельского… то есть, тьфу, мощами святого заступника клянусь! — завопил он, выставляя ладони, потому что Генрих Суассонский угрожающе занес хлыст.

— Слезь с лошади, раб!

Аббат проворно покинул седло и распластался, елозя лбом перед конем императора.

— Всемилостивейший, великолепнейший, вечный! — выкрикивал он все титулы, которые пришли на ум. — Я ни при чем, всему виной безбожный мельник, злой колдун…

— Колдун? — Император округлил глаза, натягивая поводья.

— Колдун, колдун! — Аббат квакал, захлебываясь от усердия, и указывал на тот берег. — Это все он! Милостивцы! Вы бы разорили это бесовское гнездо! Сколько убытку от него святой церкви!

Услышав о колдуне, воители примолкли. Некоторые только сейчас узнали о том, что может быть такая мельница, которую крутит сила воды. Генрих Суассонский, поглядывая на шумящее колесо, трогал ладанку с мощами, висевшую на его груди.

Тогда в наступившей тишине послышался презрительный голос:

— И это франкские герои? И франки боятся колдунов?

Эд поднялся от корневищ дуба, отстраняя евнухов.

— А ну, поп, — приказал он, вскакивая в седло, — показывай колдуна, я ему пропишу плотину!

И он поскакал к мельнице, за ним на иноходце Рикарда, а следом с гомоном и звоном вся охота.

На том берегу навстречу им спешил седой старец в белой холщовой одежде. Трясущейся рукой застегивал на плече плащ, а сам выкрикивал что-то, видимо приветствия. Бастард не стал его слушать, ударил дротиком по голове с такой силой, что старик упал и затих.

— Так ему, так ему безбожнику! — торжествовал деревенский аббат. — Он самый и есть здешний водяной. А вон в кустах, яснейшие сеньоры, его бесовское жилье!

Всадники окружили хижину, притаившуюся в листве бузины, топорами снесли дверь. Близнецы Райнер и Симон, отыскав две жердины, поддели ими крышу и своротили ее напрочь. Шарахнулись совы, слепые от лучей заходящего солнца.

Вдруг Рикарда вскрикнула испуганно, всадники попятились, наезжая друг на друга. Над разоренной хижиной покачивался, поддетый дротиком Эда, человеческий скелет на проволочном каркасе. Теперь уж сомнения не было: мельник — слуга сатаны. Аббат затянул псалом «Испепелю капища и разорю вертепы диавольские…» Бастард — многие со страхом смотрели на его звереющее лицо — раскачивал скелет, чтобы одним махом разнести его оземь. От реки раздавался стук топоров — там крушили плотину.

В это время поспешно появился канцлер Гугон; на расшитой жемчугом рясе его виднелись следы тины и болотного ила.

— Драгоценнейший! — обратился он к императору, который, оцепенев, смотрел на происходящее. — Вы же сами подписали эдикт о сохранении и умножении мельниц в королевстве. По вашему ли соизволению здесь распоряжаются не облеченные чинами лица?

— Оставьте! — закричала Рикарда. — Не мешайте им творить их святое дело!

Охотники подожгли остатки хижины. Тлея, заворачивались листы пергаментных книг.

Аббат объяснял пфальцграфу дорогу в деревню, где можно было устроить ночлег.

И тут бастард вытолкнул к ногам коня императрицы какой-то создание в домотканой рубахе до пят, закрывавшее голову широкими рукавами. Эд оплеухой сбил его с ног.

— Женщина! — ахнули все, видя, как рассыпались черные волосы.

— Не надо, не надо… — удрученно стонал Карл III, отворачиваясь.

— Хлыстом ее, — посоветовала императрица. — Пусть перевернется, лицо покажет.

Эд замахнулся, как вдруг от плотины раздался крик:

— Олень, олень! Смотрите, опять олень!

На далекой вершине холма в последнем луче солнца вновь показался золотой олень. Дразнил людей своей дикой красотой и свободой и, когда луч потух в густеющих сумерках, исчез навсегда. Охотники вздохнули и обратились к пойманной.

— А где же она?

У копыт рыжего иноходца была лишь примята трава.

— Отвела глаза и исчезла! — шептались охотники.

Стемнело, и крыши хижин нельзя было отличить от стогов и ометов. Усталые всадники молча двигались по деревенской улице среди блеяния, визга и кудахтанья — здесь уже хозяйничали высланные вперед оруженосцы.

Перед приземистой церковью полыхали костры, на которых жарились целые туши. Внутри шел пир, а на паперти плакали местные жители, у которых со двора увели бычка или коровенку. Какой-то майордом им терпеливо объяснял, что погоня за проклятым оленем увела охоту далеко от запасов и от склада настрелянной дичи, но не могут же сеньоры лечь спать, не покушав. В конце концов, деревенские сами виноваты, что терпели у себя колдуна, который и наслал заколдованного оленя!

Высшие расположились в доме деревенского аббата, и Карл III, сославшись на нездоровье, сразу отправился почивать. Аббат из кожи лез вон, чтобы угодить гостям: сам потрошил кур, поворачивал вертел в очаге, куда-то посылал за вином.

Было тесно, и едва удавалось соблюдать каролингский этикет — поднесение блюд с поклонами, с выговариванием полных титулов и отличий. Генрих Суассонский, поглядывая на пустующее кресло императора, смешил всех охотничьими рассказами. Сам густо хохотал, подкручивая усы, и Рикарда хлопнула его веером, чтоб не забывался.

— Каковы бы ни были здесь ваши рассказы, — смеясь, заметила она, — а герой дня сегодня этот… Эд, бастард. Кстати, почему бы нам не видеть его за нашим столом?

Канцлер Гугон, поджав губы, стал объяснять, кто может быть допущен за императорский стол. Кривой Локоть, граф Каталаунский, оторвался от еды и, обведя всех рыбьими глазами, бухнул: