Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы

Она опускала припарку в миску, брала лоскут муслина и прикладывала его к ране. Генрих морщился от боли и бил рукой по подлокотнику кресла. Катерина попросила пажа зажечь свечи – сейчас темнеет рано, а ночи бесконечны. Она рада, что они живут в этом красивом дворце с небольшой свитой – меньше, чем всегда. Нансач – настоящее чудо с башенками и лепниной; говорят, что он похож на лучшие флорентийские дворцы. Кроме того, он был построен недавно; в нем новые камины, которые не дымят и не чадят. У королевы имеется даже отдельная ванная с трубами, по которым снизу подается вода. Здесь она принимает ванну каждый день. Почему бы и нет? В конце концов, она королева!

Катерина бинтовала опухшую ногу Генриха, думая о том, как все в ее жизни повторяется. Интересно, сколько еще часов предстоит ей провести, ухаживая за тяжелобольным королем? Она прожила так три с половиной года. Если ей еще раз представится возможность выйти замуж, она ни за что не выйдет за старика. Хотя она укоряла себя за такие мысли – жестокое напоминание о том, что она и сама не юная девушка. Скоро на ее долю останутся одни старики. Мечта о ребенке еще не покинула ее, как считают многие, но ей пошел тридцать шестой год, и она ощущала растущую в душе пустоту.

Дочерей короля она любила как родных, а может, и сильнее. Она любила свою милую Дот, которая готова была умереть за нее; Елизавету – за гибкость и решительность. В Елизавете есть нечто не поддающееся определению. Катерина не в силах устоять перед ее непреодолимым обаянием… Есть еще Мария, скорее сестра, чем дочь; ее хрупкая фигура – напоминание о бедствиях, постигших ее мать. Жизнь Марии – сплошная цепь трагедий. И конечно, Катерина не может забыть бедную грустную Мег. Королева скучала по ее тихому обществу. Она любила и Эдуарда. Несмотря на его скованность и холодность, особенно на публике, в глубине души он славный мальчик. Кроме того, он совсем еще ребенок. Какое тяжкое бремя достанется ему в наследство! Все эти дети, которые приходят и уходят, повинуясь капризу короля, на самом деле не ее. Даже Дот она сама отдала Уильяму Сэвиджу. Катерина улыбается, вспоминая о них – ее голубках. Король как-то подарил ей пару неразлучников; интересно, что с ними стало.

Она закрепила повязку; паж принес коробку со свечами. Вдруг она упала из его рук с грохотом, и свечи покатились по полу.

– Ради всего святого, Робин! – рявкнул король. – У тебя что, пальцы из свиного жира?

Катерина молча смотрела, как Робин собирает свечи и зажигает их; когда Генрих успокоился, она помогла ему натянуть панталоны. После этого он хлопнул по стоящему рядом с ним табурету.

– Иди сюда, Кит. Посиди с нами немного. Мы знаем, что мы вспыльчивы, но мы благодарны, что ты столько для нас делаешь, хотя могла бы предоставить все нашим врачам.

Она послушно опустилась на табурет и сказала, что ей приятно лечить короля – гораздо приятнее, чем многое другое.

– Чего еще желать жене? Она обязана служить мужу, – сказала она, мысленно прося у Бога прощения за ложь.

Слышалось тихое шарканье – пажи и гофмейстеры делали свою работу, словно невидимки.

– Ваше величество, – доложил один из них. – Вас ожидает милорд Гертфорд.

– Пригласите его!

Вошел Гертфорд, который с недавних пор приобрел новую походку и новое выражение лица. Борода его на конце разделялась надвое и была такая же рыжая, как у короля. Раздвоенная борода на белом дублете напоминает лисьи хвосты на снегу. Панталоны у него тоже белые, как у короля; на них нет ни пятнышка. Его верхнее платье подбито белым кроличьим мехом. Дублет с прорезями расшит жемчугом. Гертфорд любит жемчуг. Катерина ощупала мамин крест, который она хранила в сумочке на поясе. Пробежала пальцами по жемчугам.

За Гертфордом вошли еще двое, но Катерина была словно заворожена и не замечала их; она смотрела на сверкающие жемчуга Гертфорда, на блестящий белый атлас, на его безупречно белые панталоны, на кроличью подкладку. Кажется, он весь блестит, излучает уверенность. Рядом с ним остальные кажутся неудачниками. Гертфорд шел в гору! Не сразу она заметила, что в полумраке рядом с ее братом стоит Томас Сеймур. Она тихонько охнула; краска залила ей лицо.

Сеймур смотрел на нее своими ярко-синими глазами, и она мгновенно откликнулась всем существом. Они смотрели друг на друга лишь долю секунды, но ей показалось, будто прошла вечность. Катерина покосилась на короля; тот перевел взгляд с нее на Сеймура и обратно. Катерина сжала кулак, ногти впились в ладонь. Гертфорд что-то сказал, но она не слышала, да и король, видимо, его не слушал.

– Ступай, жена, – тихо процедил он и вдруг взорвался: – Прочь отсюда, женщина!

В комнате как будто выстрелили из пушки; придворные в недоумении застыли на месте. Катерина поспешно поднялась, роняя коробку с медицинскими принадлежностями. Руки ее не слушались.

– Прочь, я сказал!

Она попятилась к двери, боясь отвернуться от короля и еще больше разгневать его. Робин подскочил к ней и поднял упавшую коробку; тут она вспомнила, как он подбирал свечи. Он – тот самый паж, что когда-то уронил блюдо с тартинками на ступенях Уайтхолла. Как давно это было!

– Нет-нет, не может быть, – бормотала она себе под нос, пробегая по пустым коридорам. Произошло то, чего она боялась. Она не сумела совладать со своим лицом, и муж понял ее истинные чувства.

К ней подошел Хьюик.

– Кит. – Его лицо озабоченно морщилось. Должно быть, страх окутывал ее, как плащ. – Что случилось?

– Король прогнал меня… снова прогнал. Но на сей раз… – Она хотела рассказать ему все, описать, как все было, милое лицо Томаса, его глаза. – Не здесь, – прошептала она.

Он все понял, кивнул и сжал ей предплечье.

– Кит, вы вся дрожите.

– Идите, – сказала она. – Вы к нему? – Она указала на флакон, который доктор держал в руке. – Настойка?

– Да, болеутоляющая. Вы давали такую Латимеру. Король считает, что она обладает волшебными свойствами.

– Хьюик, вас он любит больше, чем своих врачей.

– Мне радоваться или бояться?

– Трудно сказать, но будьте осторожны. – Помолчав, Катерина добавила: – Если вам придется отдалиться от меня, я все пойму.

Хьюик поднес ее руку к губам, и они расстались.

Слова Катерины вертелись в голове у Хьюика; он гадал, что послужило причиной очередной вспышки гнева короля. Из покоев Генриха навстречу Хьюику вышли двое пажей; один нес пустое ведерко из-под угля, второй держал большой кувшин. Они беззаботно болтали, над чем-то смеялись. Он ненадолго остановился, глядя на них, радуясь их молодости и свежести, стройности их облаченных в чулки ног. Они еще не совсем мужчины, но уже и не мальчики. Хьюик представил, как они выглядят без одежды: как их мускулы выступают из-под мягких покровов детства. Один шагал преувеличенно важно. Вот он сунул кувшин под мышку и, поклонившись, размахивает шапочкой с воображаемым пером.