Александр Артищев - Гибель Византии

— Тогда он, чтобы отбросить всякие сомнения, пожелает своими глазами лицезреть ваши новообращенные мужские естества, — тут же подхватил Тревизано.

— А в качестве доказательства перемены веры потребует предъявить ему искомые кусочки кожи, — вторил ему Контарини.

— Это ж какая гора воздвигнется рядом с его шатром!

Император устало повёл головой.

— Соратники мои, сейчас не время для шуток и веселья.

Собрание медленно успокаивалось, лишь кое-где продолжали раздаваться взрывы смеха.

— Не гневайся, василевс, за столь несерьёзное отношение к ультиматуму, — возразил Феофил Палеолог. — Что может быть забавнее предложения отдать Константинополь без боя? Я думаю, что выражу общее мнение, сказав, что ни одно из выдвинутых нам условий не является приемлемым. Сдать город после стольких воинских побед придёт в голову лишь трусу или предателю. Веру же свою изменить даже под угрозой смерти не согласен никто. Грузить на корабли свои семьи и скарб? Но что может быть горше участи изгнанника, скитающегося по дальним странам и вызывающего презрение к себе жалобами на свою несчастливую судьбу? Если уж нам суждено умереть, мы умрем с оружием в руках и с высоко поднятой головой!

Речи остальных димархов и кондотьеров по смыслу мало отличались от сказанного протостратором. Все понимали, что выплата такой неправдоподобно огромной дани немыслима, никто так же не хотел одним махом перечеркнуть все усилия и потери, связанные с обороной города.

Составление ответного послания не заняло много времени.

«Если султан намерен жить с нами в мире, мы возблагодарим Всевышнего. Император и верный ему народ готовы оставить в его владении несправедливо отторгнутые у них земли и города. Столица ромеев готова также выплатить любую посильную дань, чтобы отвести от стен своих чужеземное войско. Но отдать султану сам город не во власти ни императора, ни преданного ему народа.

Общее решение таково: никто не будет щадить своей жизни и, если так суждено, охотнее примет смерть, чем изгнание и вечный позор».

В субботу вечером в ставке султана был созван большой совет. Шатер командующего армией переполнился военным людом. Воздух в помещении быстро загустел, пропитался запахами пота, кислой кожи и железа и вскоре стал затруднять для дыхание. Прогретые за день полотняные стены подобно полузатухшей печи продолжали излучать тепло, в открытую дверь порывы ветра затягивали пыль. Однако даже те, по чьим телам обильно струился пот, мало обращали внимания на духоту — жара была лишь одним из многочисленных и отнюдь не самым досаждаемым из неудобств походной жизни.

От самого входа до тронного возвышения слуги протянули ковровую дорожку, по обе стороны от которой восседали на тюках шерсти высшие чины Османской державы: великий визирь, западный и восточный бейлер-беи, вторые визири, дефтердар [12] казначей , кадиаскер [13] войсковой судья , нитанджи [14] глава канцелярии , шейх-уль-ислам, рейс-уль-кюттаба [15] государственный секретарь. , командующий корпусом янычар и начальник личной охраны султана. За их спинами выстроилась военная знать помельче рангом, от санджак-беев до тысяцких и командиров полков и отрядов.

Многие уже знали или догадывались о провале переговоров с царем Византии и потому, отчасти невольно, разделились на две большие неравные части. Меньшая половина, среди которой преобладала влиятельная верхушка старой османской знати, сплотилась вокруг Халиль-паши и обоих бейлер-беев; другая, более многочисленная, состоящая в основном из молодых и энергичных вельмож, обступила своих вождей, вторых визирей Саган-пашу и Махмуд-бея, приверженцев продолжения осады. Непримиримый противник визиря и его сторонников, главный евнух сераля, Шахабеддин, сидел у подножия трона и масляно щурил на лица советников узкие, заплывшие жиром глаза.

В ожидании султана, сановники тихо переговаривались, то и дело бросая по сторонам подозрительные взгляды. Насыщенная взаимным недоверием атмосфера действовала даже на самых недалёких: люди волновались, шарили взглядами по сторонам, пытаясь высмотреть среди лиц в толпе своих единомышленников. Большинство понимало, что после серии постигших армию неудач, между сторонниками снятия осады и их противниками должна разгореться нешуточная схватка за влияние на молодого султана. Лишь некоторые тысяцкие, благодаря своим заслугам и крепкому телосложению возвысившиеся из числа простых воинов, почтительно и непонимающе хлопали глазами: хотя вызов на заседание Дивана сам по себе являлся большой честью, им было не по себе среди высокородной и влиятельной, надменно держащейся знати.

Мехмед ворвался в шатёр так стремительно, что его появление было встречено поклонами лишь на середине пути к трону. Резко опустившись на сидение, он бросил по сторонам невидящий взгляд и некоторое время молчал, похлопывая рукой по подлокотнику кресла.

— Мне незачем говорить, для чего вы здесь собраны сегодня, — отрывисто бросил он. — Вы были тут всё время осады. Аллах не спешит проявить к нам благосклонность и потому я желаю знать мнение Дивана насчёт дальнейших наших действий.

— Говори, мудрейший! — кивнул он поднявшемуся с места Халиль-паше.

Первый министр неторопливо прочистил горло.

— Повелитель! — последовал глубокий поклон в сторону Мехмеда.

— И вы, уважаемые члены Дивана! Прошу выслушать меня терпеливо и со вниманием. Я уповаю на свою репутацию человека, долго и достойно служившего нашему прежнему господину, безвременно усопшему султану Мураду, внуку славного султана Баязида. Я так же имел высочайшую честь наставлять и учить премудростям управления государством повелителя нашего, достойного сына своего отца, славного султана Мехмеда. Я буду служить ему верой и правдой до конца дней своих и даже если он сочтет нужным отправить меня в изгнание, я по-прежнему останусь ему наивернейшим слугой.

Он сделал паузу, желая оценить эффект от произнесённых слов, затем продолжил:

— И поэтому я, как наставник владыки нашего и как второе после султана лицо в государстве, рискуя навлечь на себя несправедливое возмущение Дивана, во всеуслышание заявляю: нам необходимо пойти на уступки греческому царю.

Собрание взволнованно загудело: итак, позиции обозначены, первый удар нанесён и буря вот-вот должна разразиться. Саган-аша и Махмуд-бей переглянулись, набычились и угрюмо опустили глаза.

— Объясни причины, подтолкнувшие тебя к этой мысли, — потребовал султан.

— Мой повелитель помнит, что на каждом совете я доказывал ненужность войны с византийцами. К чему военной силой добиваться того, что само по воле Аллаха плывет к нам в руки? Византии нет, осталось одно ее название. И еще кучка людей, укрывшихся за крепкими стенами города. Дадим же этим упрямцам столь милую их сердцу призрачную свободу, получив взамен дань отнюдь не призрачными золотом и товарами.