Александр Артищев - Гибель Византии

Мехмед мрачно взглянул на своего зятя.

— И эти пять сотен человек удерживали всю мою армию? — грозно спросил он.

Саган-паша на мгновение растерялся, но быстро нашелся с ответом:

— Нет, повелитель. Их было больше, гораздо больше. Но мы не знали, сколько воинов находится в городе и потому уничтожали всех.

Мехмед все больше темнел в лице.

— Так сколько же их было?! — завопил он. — Двадцать тысяч? Или пятьдесят?

— Их было много, — паша уже раскаивался, что вызвался с ответом.

— На двадцать тысяч прочих пленников, женщин, стариков и детей — пятьдесят тысяч воинов?! Ты что, смеяться надо мной вздумал, червь?

Султан с размаху запустил чашей в своего приближенного. Саган-паша вздрогнул от удара, но с места не сдвинулся.

— Греки — хорошие солдаты, — Мехмед задумчиво качал головой, — но их упрямство заслуживает кары.

— Сколько там всего человек, — спросил он у Улуг-бея, вытягивая палец в сторону толпы.

— При последнем пересчете — девятьсот сорок семь голов, повелитель, — без запинки отвечал начальник охраны.

— Писца! — потребовал султан.

— Правителю Египта, возлюбленному брату нашему, — диктовал Мехмед, — послать в подарок двести девочек и мальчиков. Эмиру Гранады — сто. Эмиру Туниса — тоже сто.

— Если не наберете нужное количество из этих, — добавил он, махнув рукой в сторону плененных людей, — возьмёте из числа христиан, захваченных в Морее и в Болгарии. Я думаю, мои царственные собратья не будут глубоко копаться в их родословной.

Он отпил из чаши бодрящего напитка.

— Наикрасивейших юношей и девушек, не достигших зрелых лет, отправить в мой сераль. Стариков и матерей семейств — разогнать по домам. Мужчин, а также юношей старше восемнадцати лет — отвести в сторону и предложить им принять учение ислама. Давшим согласие будет присвоено звание сотника моего войска, отказавшимся суждена участь гребцов на галерах флота.

Утомленный, он откинулся на спинку сидения.

— Приведите сюда визиря, — он помахал в воздухе рукой с растопыренными пальцами. — Пусть полюбуется на своих возлюбленных византийцев.

Улуг-бей поклонился, но остался стоять на месте.

— Ты что, не слышал моих слов?

— Прости, господин, — начальник охраны сильно заикался. — Я хотел было сказать тебе, но язык не поворачивается у меня во рту.

— Так говори же скорее, пока я не приказал его тебе вырвать! — заорал султан.

— Более трех часов назад визирь удавился в тюрьме, на поясе своего халата.

Мехмед вздрогнул всем телом, кожа его при свете факелов приняла землисто-серый оттенок.

— Почему его не остановили?

— Не гневайся, о повелитель. Стража считала, что Халиль-паша выполняет твое пожелание.

Долгое время султан молчал, пустыми глазами глядя перед собой. Затем медленно произнес:

— Да. Он выполнил мое пожелание. Сухие деревья надо вырубать без сожаления.

Он обвел взглядом сидящих возле него сатрапов.

— Караджа-бей! Ты ведь был его другом?

Бейлер-бей с трудом отвел глаза от стоящей перед ним полной чаши.

— Да, господин. Мне тяжко слышать эту весть. Я не могу знать точно, но считаю, что великий визирь был оклеветан.

— Кем же? — Мехмед притворился, что не знает ответа.

— Этим нечестивым гяурским флотоводцем! — утратив выдержку, бей вскочил и затряс над головой кулаками.

— Он возвел напраслину на одного из мудрейших и самых порядочных людей твоего государства!

— Не спеши, бей, — усмехнулся султан. — Ведь Нотар правильно угадал причину появления алмаза на пальце у визиря. И обещал еще многое раскрыть из заботливо скрываемых вами тайн.

— Но почему-то при этом пренебрег твоим приглашением, повелитель. Он побежден и полностью в твоей власти, но держит себя перед султаном, как равный с равным.

— Моим приглашением? Впрочем верно, я повелел его сыновьям присутcтвовать на пиру.

— Шахаббедин!

Евнух вскочил и быстро семеня, приблизился к Мехмеду.

— Где мальчишки?

— Не гневайся, повелитель! Я желал повременить с докладом, так как читал на твоем лице работу божественной мысли.

Евнух склонился к самому уху султана и зашептал:

— Когда я передал твое пожелание Нотару, он ответил….. О, нет! Мой язык отказывается повторить эти кощунственные и неслыханные по дерзости слова.

— Я приказываю, говори!

— Он сказал…. Прости, повелитель…. Он сказал, что если ты не в силах обуздать свою плоть, он желает тебе упражняться в любви со всеми ослами и верблюдицами твоего войска.

От страшного оскорбления Мехмед онемел. Лицо его стало пунцовым, затем смертельно побледнело; лишь кончик крючковатого носа остался вишнево-красным.

— Тащите его сюда! — прохрипел он. — Вместе со всем его отродьем.

Лука Нотар бестрепетно смотрел в белые от бешенства глаза султана.

— Ты отказался от приглашения, равносильного приказу, — медленно говорил Мехмед. — Ты не только не послал своих сыновей на пир, но еще и осмеливался глумиться над величием султана, произнося слова, за которые я единоутробного брата лошадьми разорвал бы на части.

Мегадука пожал плечами и отвернулся.

— Я вижу, ты не боишься смерти.

— Я слишком устал от жизни, чтобы бояться ее конца, — ответил димарх.

— И ни о чем не сожалеешь? — Мехмед получал удовольствие от разговора с человеком, стоящим на пороге мучительной казни.

— Да, сожалею! — Нотар вскинул голову. — Я сожалею о том, когда я, в безумном своем ослеплении, призывал своих сограждан примириться с тобой, стать твоими вассалами. Каким же глупцом я был тогда! Ты — порождение Тьмы, Антихрист, исчадие Зла! Не будет людям счастья, пока теплится жизнь в твоем тщедушном теле.

— Говори! Говори еще! — Мехмед до хруста стискивал зубы.

— Что мне сказать? Радуйся, торжествуй! Великий город разрушен и опоганен тобой. Посреди сатанинского шабаша ты сидишь на костях, пируешь в лужах крови, окруженный страдальцами на кольях. Я грешен, виновен перед Богом и людьми и потому удостоен видеть этот ужас. Этот кошмар, который отказывается постичь мой разум. Я рад, что вскоре уйду из жизни. Негоже человеку жить рядом с подобием дьявола на земле!

— Ты так же рад, — Мехмед заранее смаковал удовольствие, — что твои сыновья уйдут из жизни вместе с тобой?

«Вот оно, вот!» — султан всем телом подался вперед. — «Ополоумевший старик дрогнул, покачнулся, прижал руку к сердцу. Сейчас грохнется на колени и начнет вымаливать пощаду. Значит здесь запрятана его слабая струна. Ну что ж, поиграем на ней, поиграем от души».

— А в награду за твои правдивые речи, — откинувшись на спинку сидения, Мехмед с удовольствием выговаривал каждое слово, — я позволю тебе перед смертью лицезреть казнь твоих детей.

Но мегадука уже оправился от удара.