Александр Артищев - Гибель Византии

— Рассказывай, что произошло, — хрипло произнес Нотар. — Где Ефросиния, где слуги?

— Ох, господин…. Недели две назад госпожу посетил один знатный человек. Синьор…. Никак не могу вымолвить его имени….

— Какой еще синьор?

— Он командует всеми вооруженными латинянами в городе.

— Джустиниани, — процедил сквозь зубы Нотар. — Продолжай!

— Он посетил ее еще два раза и после этого она покинула дом.

— Ты хочешь сказать, ее похитили?

— Нет, господин, не думаю. Мне кажется, она сама так захотела.

Мегадука вскочил, с грохотом отшвыривая от себя кресло.

— И никто из слуг не сказал мне ни полслова! Ну, мулатка еще куда ни шло, она женщина, ее легко подкупить, запугать. Но вы, вас же было трое — ты и те два здоровенных олуха. Почему никто не помешал ей? Почему не известили меня? Говори!

Он в бешенстве схватил привратника за воротник и стал трясти его, вымещая досаду и злость.

— А что мы могли сделать, — жалобно причитал тот. — Латиняне в первый же день выставили караул у дверей и не разрешали покидать особняк. Даже угрожали увечьем тому, кто осмелится ослушаться их.

Старик ойкнул и замолк, прикусив язык. Мегадука выпустил его из рук и шатаясь, как пьяный, подошел к окну.

— Ими командовал молодой человек с лицом похожим на морду хорька. Он все смеялся над нами и говорил, что у них в услужении нам будет сытнее и спокойнее жить.

Нотар стиснул виски ладонями. От обиды, бешенства и уязвленного самолюбия у него начинала кружиться голова, мутился рассудок.

— Где остальные двое слуг?

— Прячутся, господин. Они боятся всего. Боятся твоего гнева, боятся мести латинян.

— Почему же ты не боишься?

— Я уже слишком стар для страха.

Мегадука несколько раз пересек по диагонали залу, затем резким движением руки смёл расставленные на маленькой этажерке дорогие безделушки.

— Значит, твоя госпожа, как последняя девка, сбежала с генуэзцами и ничего не велела мне передать, — медленно, с расстановкой, как бы смакуя свою боль, произнес он.

Привратник понурился.

— Не гневайся, господин.

— Оставь, — поморщился Лука. — Ты-то уж точно не виновен в женском вероломстве. Принеси-ка мне вина. Самого лучшего и побольше.

Старик стремглав бросился к погребу. Нотар опустился в кресло и обхватил руками голову.

Этот вечер был худшим из худших вечеров его жизни. Отступили прочь и болезнь жены, и забота о детях, никчемными казались хлопоты на городских стенах и на кораблях. Всё вокруг напоминало ему о Ефросинии, о ее блестящих теплым золотом волосах, о гибком, пышущем здоровьем теле, о сводящих с ума неуемлемых ласках. Даже сам воздух в доме, казалось, был пропитан восхитительным ароматом ее кожи.

Лишь теперь он осознал, как он стар и кем была для него эта женщина. Она не только дарила ему любовь и счастье — она возвращала его в далекое прошлое, в годы, когда горячая кровь бурлила в его жилах и толкала молодого вельможу на безрассудные поступки. Она ушла и жизнь без нее казалась такой же пустой и ненужной, как и этот кичащийся показной роскошью особняк.

Нотар почти физически ощущал, как старческая немощь, одиночество и глубокая усталость от всего сущего овладевают им. Боль в груди, боль в сердце, сжимаемом невидимыми клещами, давила так же сильно, как и сознание безвозвратной потери. Он знал, что эта боль, признак жизни, постепенно уйдет, уступая место медленному угасанию чувств, и этого он страшился больше всего, до тошноты, до слабости в коленях.

Утро застало мегадуку в кресле, в той же неизмененной позе. Возле его ног, блестя рубиновыми капельками, валялись черепки тонкогорлых кувшинов из-под вина. Опухшими от бессонницы глазами он бездумно смотрел на розовеющие на восточной половине неба облака.

Подеста вернулся в свое жилище, подавленный и удрученный неблагоприятно складывающимся днем. Но неприятности на этом еще не окончились. Дверь ему отворил Пьеро, однако, несмотря на все потуги придать своему глуповатому лицу значительное выражение, ему не удалось привлечь внимание хозяина. Все же слуга не отставал и у самой лестницы потянул Ломеллино за рукав.

— Синьор…, - заговорщески прошептал он.

— Что такое? — раздраженно повернулся подеста.

— Там наверху…..

— Ну что, что ты мямлишь?

— Там этот…… тот человек, в черном.

По спине Ломеллино пробежал озноб.

— Ты впустил его? — он тоже невольно опустил голос до шепота.

— Но этот господин сказал, что вы сами назначили ему встречу…..

Подеста покачнулся и схватил его за ворот.

— Ты, негодяй, — яростно зашипел он. — Я же предупреждал, чтобы ты ни под каким предлогом не пускал его ко мне!

— Я не хотел, хозяин. Но он сказал….

— Запомни, дубина, если еще хоть раз ты осмелишься ослушаться меня, я тебя убью! Скормлю твою тушу бродячим псам. Ты понял?

— Да, синьор, — покорно потупился привратник.

Но если бы подеста обладал способностью читать в чужих душах, он без труда бы понял, что любая его самая страшная угроза показалась бы Пьеро невинной шуткой по сравнению с тем взглядом, который бросил на слугу Бертруччо, когда тот попытался было преградить ему дорогу.

— Возьми в руки что-нибудь тяжелое и прикажи всей челяди быть наготове, — тихо распорядился купец.

Дверь в кабинет была полуоткрыта; сквозь щель виднелись вытянутые длинные ноги генуэзца. Он не повернул головы на звук отворяемой двери, продолжая мелкими глотками тянуть вино из кубка.

— Вы уже вернулись, синьор Ломеллино? — небрежно осведомился он, опуская кубок на стол. — Мне пришлось вас ждать. Какими же новостями из жизни колонии вы порадуете меня?

— Какими новостями? — повторил купец, пытаясь выиграть время. — Что именно интересует синьора Бертруччо? Вот так с порога, после неожиданной встречи, мне трудно оценить степень осведомленности своего гостя.

— В ваших словах мне слышится упрек в недостаточном соблюдении церемониала приветствий. Но я думаю, такие старые друзья, как мы, могут позволить себе обойтись и без них. Так вот, меня интересует содержание переговоров, ради которых два высокопоставленных сановника Византии не поленились прибыть в Галату.

Подеста сел, придвинув под себя кресло.

— Ну, что сказать…. Ромеи вполне ожидаемо встревожены появлением османских полков неподалеку от Перы. В основном нами обсуждались совместные действия в случае единовременного штурма двух городов.

— Значит ли это, что в Галату будет переброшена часть константинопольского гарнизона?

Вопрос остался без ответа. Генуэзец удивленно вскинул бровь, повернулся всем телом к Ломеллино и вперил в него взгляд. Городской голова старательно отводил глаза в сторону.

— Кажется, я задал вопрос, — резко бросил Лодовико.