Александр Артищев - Гибель Византии

Три сотни воинов, принимавших участие в кавалерийской вылазке Кантакузина, с почётом возвращались в Константинополь.

Одним строем они удалялись от Адрианопольских ворот вглубь города, пугая и восхищая жителей своими забрызганными кровью доспехами. В хвосте колонны, где преобладала молодёжь, слышны были смех и хвастливые выкрики. Бегущие вслед подростки жадно ловили каждое слово.

— А когда мастер Димитрий скомандовал: «Вперёд, христиане!», то-то задали стрекача эти хвалёные турки!

— Поначалу-то они ещё забрасывали нас стрелами и копьями, но когда увидали, что против нас их оружие, что птичьи клювы против вепря, мигом показали свои спины.

— Вот умора была! Бегут и вопят: «Бессмертные! Бессмертные!»

— Много голов посекли, да жаль клинок притупился. Не каждый точильщик возьмётся исправить.

— А помните, когда их конница попыталась преградить нам дорогу?

— Я! Я видел это! — подал голос юнец, бегущий рядом с всадником и, чтобы не отстать, держащийся за его стремя.

— …с площадки башни. Разлетелись в стороны, как волна об утес!

— Да уж, было дело. Заляпались в их кровище — вовек не отмоешься!

— Возница-то наш, Эпифаний! Вот герой, так герой! Сам поджёг фитиль и на полном ходу вогнал повозку с порохом в уцелевшую башню.

— Жаль беднягу: какой-то янычар сумел-таки достать его копьём.

— Зато теперь он на небесах. Тебе, греховоднику, такое и не снилось.

— Так-то оно так, да вот по-христиански его уже не похоронишь: ни клочка от него не осталось.

— Да только ли от него одного? Турки, что на башне сидели, сперва вопили истошно и копьями швырялись, а когда поняли, что дело худо, один за другим стали прыгать вниз.

— Ха-ха! Как вспомню эту потеху, живот со смеха болеть начинает!

— Конец всем один пришел: ошмётки сыпались с неба — успевай только уворачиваться.

— То-то будет поживы псам и воронью!

Пожилой сотник с белыми как снег волосами, повернулся в седле и укоризненно покачал головой.

— Попридержите языки, неугомонные! Не дело это, глумиться над смертью.

Латники на мгновение притихли, затем чей-то голос задорно выкрикнул:

— Ты что же, Поликрат, нечестивых жалеть вздумал?

— Нет, безусый, не жаль мне вражеской крови. Да только не по-людски это — погибать от дьявольского зелья. Такое остаётся от человека — смотреть и то грех!

Он в сердцах сплюнул на дорогу.

— А ты не смотри — и греха не будет, — с хохотом возразил юноша и пришпорил коня.

— Верно говорит! Турки — они же как волки, жадные и голодные. Так пусть им и смерть волчья будет!

Следуя в замыкающем отряде, Роман с трудом улавливал смысл слов окружающих. Удар, полученный в бою, оглушил его настолько сильно, что даже воспоминания об удачной вылазке были смутны и расплывчаты.

Как сквозь туманную пелену в голове он припоминал, как разогнав отряды пехотинцев, ромейские всадники устремились от Маландрийских ворот к северной оконечности города; как преграждая им путь, ринулись навстречу полки тимариотов. Завязался непродолжительный, но жестокий бой, один из тех, о которых очевидцы говорят с ужасом и восторгом, а участники не могут забыть и до глубокой старости.

На полном скаку перестроившись в клин — испытанный метод борьбы с сарацинской конницей — византийцы напролом врубились в середину вражеского строя. Над равниной грянул и завис беспощадный звон железа. Окрестности огласились боевыми кличами, топотом и ржанием лошадей, выкриками боли и ярости, стонами раненых и умирающих. Люди и кони сплелись в один клубок, поверх которого мелькали руки с заносимыми мечами, саблями и булавами. Летели в стороны обломки щитов и копий; искры сыпались из-под клинков, как на точильном камне. Подобно связкам встряхиваемых цепей лязгали сочленения доспехов, трещали под ударами панцири и шлемы, гулко грохотали окованные медью и железом щиты.

Неистовая жажда убийства овладела всеми, мольбы о пощаде не встречали сочувствия. Упавшего на землю ждало увечье или смерть: кони топтали сраженных, дробили им кости, спотыкались и скользили на мокрых от крови телах. Некоторые скакуны, вконец обезумев, вскидывались на дыбы и молотили передними копытами, другие лягались как дикие ослы; третьи, храпя и скалясь, тянули шеи, чтобы зубами ухватить за ногу чужого седока.

Огромные клубы пыли медленно расползались над местом схватки, скрывая происходящее от взглядов окружающих. Прибывшие на подмогу турецкие всадники, не в силах распознать неприятеля, растерянно топтались на месте, со смятением на лицах вслушиваясь в ужасающие звуки сражения. То и дело из пылевой завесы вырывались кони с пустыми седлами на хребтах и дико храпя, с налитыми кровью глазами, неслись прочь, не разбирая дороги.

Роман, находящийся в первых рядах построения, не уберегся: округлый шлем, поначалу неплохо защищавший от вражеских клинков, просел под ударом палицы тимариота и съехал вперед, закрывая глаза. Упругий кожаный наголовник смягчил тяжесть удара, но сотрясение было так велико, что у сотника на мгновение помутилось в голове. Полуоглохший от удара, полуослепший от сдвинутого забрала, он некоторое время разил мечом наугад, затем улучив момент, локтем возвратил шлем на место.

Что было потом, он помнил плохо. В яростной сече, на фоне беспрерывно колышущегося моря рук, голов и спин, заносимого оружия и оскаленных лошадиных пастей, то и дело всплывали у него перед глазами размытые от быстрых телодвижений силуэты неприятельских бойцов в остроконечных шлемах. И тогда он во всё плечо замахивался мечом и….. Рука, в короткий срок привыкшая убивать, наносила ряд безошибочных ударов.

От недостатка воздуха под тесным забралом он задыхался; смешанный с пылью горячий пот разъедал глаза, кровь громко шумела в голове и звоном отзывалась в ушах. А может то был звон скрещиваемых клинков? Роман не знал. Он и не думал об этом, как не думал ни о чём другом. У него не оставалось времени даже на самые простейшие мысли. Он успевал только отбивать наскоки вражеских наездников и вкладывать всю силу в ответные удары.

Основная тяжесть сражения легла на рыцарей головного отряда. Не менее десятка турок, теснясь и отталкивая друг друга, наседало на выдвинувшегося вперед Кантакузина. Щедро раздавая по сторонам удары тяжёлого шестопёра, непобедимый, как герой из древних преданий, он упорно расчищал себе дорогу в плотном скоплении неприятеля. Закованный с ног до головы в броню, в глухом шлеме с узкой прорезью для глаз вместо забрала и со стальными выростами особой формы рожек по бокам, в которых то и дело застревали или ломались вражеские клинки, он был неуязвим для копий и мечей. Его могучий рыцарский конь грудью опрокидывал легконогих турецких лошадей, подминал под себя сброшенных наземь всадников.