Серж Арденн - Герцог Бекингем

Де Ро лишь печально улыбнулся в ответ де Бернажу, что побудило де Сигиньяка вклиниться в разговор.

– Что-то случилось, Луи?

– Нет, любезные господа, с искренней печалью сообщаю вам – всё прекрасно.

Уныло произнес он.

– Но друг мой, я вижу, вас одолевает тоска, я бы сказал какая-то роковая печаль. И на то, несомненно, есть причины.

– Вы знаете Жиль, мне отчего-то подумалось, что человек это далеко не лучшее создание Божье. Люди словно улитки, ползут по жизни, оставляя глубокий след печалей и страданий. Как вы полагаете, можно ли сие… ощущение, считать веской причиной для подобного настроения?

Четверо игроков, будто по команде повернули головы, воззрившись на де Ро. Луи поднялся, виновато пожав плечами. В этот миг он вдруг почувствовал себя человеком, который вопреки своему желанию, является лишним среди людей, одолеваемых азартом и чревоугодием. Подчеркнув грустной улыбкой глубокое сожаление, он произнес:

– Впрочем, мне лучше уйти, и остаться наедине со своими блеклыми мыслями. Отправлюсь искать очарованья в сомненьях. Имею честь господа.

Поклонившись, анжуец направился к дверям. Никто из оставшихся за столом не стал удерживать его. Игроки лишь переглянулись, а Каюзак задумчиво заметил:

– Ступайте мой мальчик, ступайте, лишь в одиночестве познаётся суть вещей.

Оказавшись на улице, Луи ощутил безграничность пустой ночи, сравнимую лишь с бездной печали, так внезапно и необъяснимо разверзшуюся перед ним. Он остановился посреди мостовой, вздохнув полной грудью. Над его головой, на фоне звездного неба, величественно возвышались купола Сен-Рош. Де Ро уныло созерцал вековое безмолвие башен, поддерживавших шпилями черный балдахин мерцающего небосвода. Понурив голову, он углубился в запутанный лабиринт переулков, перекрестков и глухих тупиков, окружавших кардинальскую резиденцию. В голове роились мысли, выстраивающиеся в причудливые храмы размышлений, сложенные из кирпичиков хрупких философских гипотез, скрепленных массивными контрфорсами сомнительных утверждений. Это перевернутое понимание чести; мораль принимающая, словно жидкость, форму удобную обществу; иносказательность греха, сводили молодого шевалье с ума. Луи был сам не свой, с того времени как оказался в испепеляющем душу театре, под названием Париж, желающим, непременно, проверить на прочность каждого актера вышедшего на его бархатно-хрустальные подмостки. Он никак не мог привыкнуть к обществу лицедеев, прячущихся под роскошными доспехами манерности и лести, готовых, словно стая гиен, в любой момент, разорвать на куски ближнего, при этом пользуясь салфеткой, дабы, не дай Господь, не нарушить установленного этикета, чопорно и величаво удерживаясь в рамках благопристойности.

Не прошло и четверти часа, как шевалье де Ро покинул гостеприимную «Белую лилию», когда на пороге трактира показалась фигура господина Ла Удиньера. Лейтенант, прищурив глаза, оглядел сидящих под сумрачными сводами завсегдатаев заведения. Наконец узрев тех, кого желал увидеть, направился к столу, где ранее перечисленные гвардейцы, прибывали в пылу очередного розыгрыша.

– Господа де Каюзак, де Сигиньяк и де Любертон…

Произнес офицер, будто оглашая приговор.

– …вам следует немедленно явиться в Нельский отель, где вы поступите в распоряжение сержанта Рамбитура, для сопровождания в Ангулем, одной важной персоны. Вам же шевалье.

Он едва уловимо кивнул де База.

– …завтра, следует явиться на Пале Рояль, где, в восемь часов по полудню, вас будет ожидать месье де Бикара.

В руке лейтенанта показался свиток с кардинальской печатью, который он вручил Бикара, обратившись к гвардейцу:

– Вам, месье, приказано, безотлагательно, доставить сие послание графу де Рошфору…

Насладившись с Нового моста, протекающей меж каменных арок вечностью Сены, поблескивающей в лунном свете, де Ро направился в Сен-Жермен. Добравшись до улицы Шкатулки, анжуец, в тусклом мерцании фонаря, сумел разглядеть круглую и глянцевую, словно тыква, голову метра Попело, торчащую из окна первого этажа. Стройность черепа цирюльника, могла служить вдохновением для бесчисленного множества мазил, считавших себя портретистами. Его затылочная часть пленила обилием складок, отсутствием выступов или впадин, а также своей безукоризненной гладкостью, маня и искушая многих засвидетельствовать почтение, прикоснувшись к прекрасному оплеухой.

Голова исчезла в тот же миг, как только стук каблуков шевалье, послышался в, ночной тиши, довершая монотонность чеканного шага, звоном шпор. Остановившись у входа в обиталище брадобрея, Луи прислушался. Он уже коснулся металлического кольца, украшенного незамысловатым узором, но, не расслышав за дощатой преградой, ни единого звука, раздумал стучать. Густая мгла, царившая за арочным проемом, поглотила стройную фигуру шевалье, взобравшегося по кривым ступеням, нацеленным прямо на дверь его комнаты. Глухо звякнул засов, и шаги дворянина застучали по дощатому настилу. Плотный мрак, затопивший с пола до потолка помещение, растекся по углам, уступая прорезавшей пространство дорожке лунного света, хлынувшего из растворенного окна. Скрипнули ставни, и де Ро отчетливо услышал, как под его окном, по булыжникам мостовой, пронесся одинокий экипаж, исчезнувший за углом, в тени кармелитского монастыря Дешо. Луи, приблизившись к столу, зажег огарок оплывшей свечи, словно осьминог, опутавшей своими восковыми щупальцами медный подсвечник. Тусклый свет, легким прикосновением, очертил предметы, беспорядочно расположившиеся на старой холщевой скатерти. На глаза анжуйцу попался кинжал, перешедший к нему, как к победителю, после роковой дуэли с господином де Флери. Он уныло, будто печалясь о поверженном противнике, осмотрел оружие. На клинке, показавшемся из ножен, обнажилась надпись, нанесенная на рикассо, рукой искусного мастера – «renego».

– Отрекаюсь…

Прошептал Луи, разглядывая баронский герб, начертанный на другой стороне лезвия. Утопив в футляр стальное жало, он вернул оружие на прежнее место, как вдруг заметил вчетверо сложенный лист бумаги, который прижимал к столешнице стальной клинок. «Что это?…» – мелькнула в голове тревожная мысль, как всё неизведанное и внезапное поразив душу, будто удар стилета. Осторожно развернув послание, шевалье поднес его к свече.

ПИСЬМО: «Господин де Ро, прошу вас, как только женщина может просить мужчину, незамедлительно прибыть в замок Труамбер, моя жизнь и честь в опасности. Вы – моя единственная надежда, увы, более мне обратиться не к кому. Если вы не успеете, то вряд ли застанете меня среди живых.

Шарлотта де Лангр, графиня де Бризе»

Кровь ударила в голову шевалье, а сердце забилось так, будто вот-вот выпорхнет из груди. Он ещё раз перечел письмо. «Что это? Западня?» – подумал он – «Но кому нужна моя никчемная жалкая жизнь? А даже если и так, то на карту, возможно, поставлена честь и жизнь женщины! Могу ли я пренебречь этим?!». Он устремил холодный взгляд на шпагу де Флери, висевшую на стене, над сундуком, где хранились оружие и боеприпасы. Ему вспомнилось лицо красавицы Шарлотты, её удивительные глаза, губы, такие трепетные, слегка подрагивающие, когда она говорила о многочисленных бедах, обрушившихся столь внезапно, на голову сей прелестной девушки. Де Ро выпрямился, и, совладав с растерянностью, подошел к покоившемуся в сундуке арсеналу. Облачившись в тонкую, легкую, испанскую кольчугу, из мельчайших колец, надетую поверх плотной льняной рубахи, он затянул шелковый шнур, отчего доспехи плотно прилегли к телу. Поверх ажурной металлической чешуи Луи надел стеганый колет грубой кожи, стянул талию широким ремнем, повесив на него шпагу и дагу, за поясом оказалась пара пистолетов и кинжал. Укрыв в ботфорте стилет, он, внимательно оглядев комнату, застегнул на предпоследнюю застежку колет, и, свернув письмо, спрятал его в дорожной сумке. Затем, отчего-то, вновь воззрившись на упомянутую шпагу господина де Флери, будто обращаясь к ней, произнес: