Эптон Синклер - Широки врата

Когда весть об этом ужасе добралась до Парижа, силы Народного фронта обезумели. Правая пресса, конечно, сказала, что все это была красная ложь. Они приняли обычную фашистские тактику отрицания всего и выдвижения обвинений против красных. Обвиняя, что они совершили такие преступления и пытаются скрыть их с помощью дымовой завесы. Таким образом, война обвинений и встречных обвинений продолжалась в печати и в эфире, на публичных собраниях и везде, где один француз встречал другого. Постулат Рика, что класс стал больше, чем страна, нашёл свое полное подтверждение. Правая пресса Парижа призвала Адольфа Гитлера удержать Францию от продажи оружия испанскому правительству.

Итальянские войска хлынули в Севилью. Итальянские и немецкие самолеты, танки и артиллерия поступали к Франко из испанского Марокко и Португалии. Военнослужащие, конечно, все как один были «добровольцами». Этот фарс продолжал поддерживать прочный блок реакционных джентльменов всего цивилизованного мира. В него входили аристократия, банкиры и крупные промышленники, двести семей, которые правили во Франции, руководители армий и военно-морских сил, а также иерархи Церкви. Правительство, законно избранное народом Испании, было образцом для недовольных масс во всем мире. Его подавление было необходимо для выживания установленного порядка, и Муссолини и Гитлер были теми ребятами, которые собирались сделать эту работу. Лица, понимающие современный мир, могли видеть в этой испанской борьбе расстановку сил и предварительную их проверку во всемирной гражданской войне.

До сих пор в международных отношениях был твердо установленный закон, что все правительства имели право покупать оружие для своей защиты, а нейтральным запрещалось поставлять оружие мятежникам. Но теперь безопасность правящих классов зависела от немедленного изменения этого обычая на прямо противоположный. И это было сделано. Помрой-Нилсон назвал это событие самым удивительным в истории примером организованного лицемерия. А Ланни и Труди в Париже не обнаружили никаких причин менять эту формулировку. Труди получила из подпольного источника памфлет, который распространялся среди рабочих в Германии. Нацисты знали все наперёд и готовились заранее с фотографиями расстрела священников, разграблением церковной утвари и изнасилованием монахинь свирепыми испанскими и еврейскими красными. Это было доказательством того еврейско-большевистского мирового заговора, против которого предупреждал фюрер. Труди не могла устоять перед этой кашей лжи и подготовила ответ, давая немецким рабочим факты, которые они никогда бы не увидели в любой газете или не услышали по любому радио в Фатерланде. Когда Ланни зашел повидать её, она могла говорить только об этом, а не об искусстве, любви или исследованиях параномальных явлений. Ланни сказал: «Да, это отлично, я достану на это деньги».

В этом кризисе самым горьким разочарованием Ланни Бэдда был Леон Блюм. Народный лидер трагически потерпел неудачу. Через неделю после нападения на Испанию, французский кабинет министров запретил поставки оружия в страну, подвергнутую опасности. Это называлось мерой невмешательства, но, очевидно, всё было наоборот. Это была отмена международного права в интересах международных гангстеров. Поколебавшись еще неделю, Блюм призвал к соглашению между всеми заинтересованными странами, что ни один из них не будет поставлять вооружения любой стороне. Так начались недели споров, а затем месяцы лжи и обмана, от которых каждому поклоннику справедливости стало как-то не по себе. Блюм будет держать свои обещания, в то время как Гитлер и Муссолини смеялись над ними. Кто выиграет, когда честный человек совершает сделку с ворами?

Всё случилось, как Ланни опасался, библиофил и эстет не был пригоден для такой работы, как эта. Он был воспитанной и доброй жертвой в руках самых жёстких бандитов. Они ополчились на него, они запугивали его и ярились на него, пока не сломили ему силу духа. Ланни пытался увидеть его, но тот был слишком занят. И, возможно, не хотел встречаться с кем-либо из своих старых левых друзей. Его собственная газета отвергала его политику, а те, кто боролся за его избрание, были полны горечи и отчаяния.

Ланни, зная изнанку всех дел, мог понять его ужасное затруднительное положение. Там он, еврей, столкнулся с реакционными членами своего кабинета, некоторые из которых были наняты противником и угрожали уйти в отставку. Его внутренняя политика, на которой были сосредоточены все его надежды, приближалась к гибели. Британские тори сказали ему, чтобы он не ждал от них поддержки. Все французские правые визжали на него, угрожая что, если он ввяжется в эту войну, то они превратят её в гражданскую.

Он даже не мог положиться на генералов своей собственной армии. Многие из них были готовы сделать то, что сделал Франко. И фашистские армии могли пойти маршем на Париж, как на Мадрид. У него был союзник в Советском Союзе, но это было за полторы тысячи километров, с Гитлером и Муссолини, угрожавшими закрыть этот пробел. Бедняк был настолько раздавлен, что даже не смел обсуждать военное соглашение, реализующее альянс с Россией.

Ланни отправился навестить своего красного дядю, чтобы выяснить, что русские собирались делать в этом кризисе. Он должен был выслушать лекцию и моральную проповедь. Почти казалось, что праведный гнев Джесса Блэклесса был частично удовлетворен, потому что его ленинское положение было полностью доказанным. — «Вы выбрали своего идеального социалистического политика и избрали его. А он, не пробыв на посту и три месяца, покидает свою партию и отдаёт себя в руки класса капиталистов!»

Ланни, сопротивляясь экстремизму, конечно же, пришлось взять другую сторону. — «Вы только что слышали, как Блюм объявил палате полное выполнение своей внутренней программы и всех своих обещаний, данных избирателям».

«О да!» — издевался коммунистический депутат. — «Он подмёл полы, протёр мебель, застелил кровати во всех комнатах на верхнем этаже, пока внизу поджигатели разжигали огонь, поливая его бензином!»

— Я признаю, что это было очень близоруким, дядя Джесс.

— Это целенаправленная завеса глаз его среднего класса, поскольку он не может противостоять тому, чего не видит. Он должен сделать выбор между коммунизмом и фашизмом, а он не смог, и позволил врагу выбрать за него, и для Франции!

Джесс Блэклесс собирался на один из своих митингов, где он скажет пламенную речь, и его аудитория будет петь Интернационал и кричать: «Les Soviets partout!» Он пригласил своего племянника, но Ланни сказал, что у него есть другие обязательства. Это было правдой, и, во всяком случае, ему не нравилось, что происходит, и не мог заставить себя слушать, как хладнокровно режут рабочих и интеллигенцию в Испании.