Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

— Кабы я тебе ранее встрелся, давно бы ты в яме погнил! — оборвал Степан. — Эй, Фролка! — позвал он. — Ты плакал, что пировал не довольно. Садись еще раз пировать! С царем не пришлось, то не хочешь ли с палачом Самсонкой — не боле погана душа, чем а царе да боярах!

— Уйди, тошно мне! И как тебе шутки на ум идут?! — отозвался Фролка, окончательно впавший в отчаянье от вести о скорой казни.

— Неужто мне плакать? На то они палача прислали, чтобы робость во мне растравить… Оплошал, кат-собака! Не оробею!

— Ошибся ведь ты, атаман Степан Тимофеич! — сказал палач. — Послушь ты меня: прошлый год довелось мне не меньше десятка посечь на Москве твоих похвалителей: был и стрелецкий десятник, посадского звания были, монах, ярыжные побродяжки, площадный подьячий один тоже был… Терзали их — боже спаси как терзали! Казнил я да думал: «Чего же они нашли в нем, в собачьем сыне?! За что свой живот погубили?» А ныне уразумел!.. Я уже девятый год палачом и казаков, бывало, казнил…

— Бывало, и казаков? — Степан посмотрел на Самсонку в упор. — А брата Ивана не ты порешил? Таков был казак, что на Дон из Польши станицы повел самовольством…

— Про царство казачье от Буга до Яика мыслил?! — обрадованно воскликнул палач, словно встретил знакомца. — Князь Юрий Олексич его к нам прислал?!

Разин молча кивнул.

— Твой братец вот, царство небесно, был дюжий казак! — сказал с одобрением палач. — Не дожил он твоего повстанья…

— Топор у тебя все тот? — перебил Степан.

Палач кивнул на стену.

— Вот там, во кладовке, во хламе. Отжил тот, иззубрился. Запрошлый год новый дали…

— Ты ныне тот извостри, — твердо сказал Степан.

Палач удивленно и вопросительно посмотрел на Степана и вдруг словно что-то понял…

— Свята твоя воля! — ответил он. — Ты ныне хозяин мне больше боярина! Извострю! Он не так-то и плох ведь, топор, да как срок ему вышел, то новый дают: три года служить топору в палачовых руках. А я извострю — как новый пойдет! — похвалился Самсонка.

Ударил церковный колокол. Палач снял шапку, перекрестился.

— К «Достойне» ударили. Не застали б меня… А ты, атаман, послушай: коли брезгуешь есть из палаческих рук, то не ешь, а в куски искроши пирожок-то! Может, в нем не простая начинка… — Самсонка понизил голос до шепота: — Молили меня испекчи тебе пирожок… Для иного кого, так я не посмел бы, а для тебя расстарался.

— Кто молил?

— Палачу нешто скажется — кто? Незнаемый мне человек умолял. Сказывали, что в последнюю радость тебе прислали «начинку»…

Разин схватил пирог и стал крошить корку. Вдруг ощутил под рукой что-то упругое, твердое… Выковырнув из теста комок, поднес к глазам. Это был крохотный плотный холщовый мешочек. На ощупь Степан узнал в нем бумагу.

— Чего то? — спросил он вдруг дрогнувшим голосом. И тотчас, сдержав прорвавшееся волнение, с прежней издевкой добавил: — На тот свет подорожная аль сатане письмо?..

Самсонка махнул рукой.

— Там уж сам разберешься, пойду…

Разин не слышал, как хлопнула тяжелая железная дверь, не видел, как вышел его странный гость. Весь потный, он торопливо дергал и теребил мешочек, облипший остатками теста, нетерпеливо рванул с края нитку зубами и дрожащими пальцами вытащил плотно свернутый листок засаленной и истертой бумаги. Степан развернул ее… От волнения рябило в глазах. При брезжущем свете, напрягая до боли зрение, Степан едва разобрал знаки бледных чернил полустертой грамоты:

«…мофеич… город Астрахань крепок… людей сошлось велико мно… беглых, татары… сякого люда… тысяч да пушек… А старых твоих есаул… Шелудяк да Красуля да Чикмаз… Аким Застрехин да Петенька…»

Степан привскочил, позабыл про железный ошейник. Цепь загремела, рванула его за горло. Он повалился назад на солому, не отрываясь глазами от смутных значков, не замечая боли…

— Фролка! Фрол! — окликнул Степан, в нетерпенье хоть с кем-нибудь поделиться. — Слышь, славные вести какие!

— Какие? — откликнулся Фрол.

Но Степан продолжал разбирать:

«…по вестям… ты в цепи… кован и мы не… весной опасались, а ныне… готовим рать… Народ с Волги… уездов и с Дона… к нам едет в… день… а как хлеб соберут еще бу… огда мы за правду… всей силой…»

— Слышь-ка, Фролка: «за правду всей силой!..» Мой-то Астрахань-город стоит! Стоит — не шатнется!..

Фрол молчал.

Разин вчитывался еще и еще раз в слепые, стертые строки, силясь заполнить в уме белые пятна…

— Рать великую копят… В день и ночь к ним народ идет, слышь!..

— Ну и пусть!.. — охладил его Фролка. — Тебя, что ли, выручат с плахи?!

Степан поднял голову, что-то хотел ответить, но, словно забыв о Фролке, снова впился глазами в письмо…

Он ожил. Казалось, что измученное пытками тело вдруг снова исцелилось от язв и рубцов: кожа не саднила, кости не ныли…

Значит, бояре туда не успели дойти, устрашились… В Паншине Федор Каторжный, а может, теперь уже он и вышел на Волгу. Может, опять идут уж в Царицын, в Камышин… Может, уже поднялись вверх…

Разин весь обратился в жаркое желание жизни. Вот снова бы вырваться да полететь над Русью, с астраханцами двинуться вверх! Железный ошейник давил горло, казалось — вот-вот он задушит. Степан сам был готов от бессилья и бешенства взвыть хуже Фролки… Боль сжала грудь. Не смерти страх — жажда новой борьбы охватила его до дрожи во всем существе. Не всюду еще по Руси виселицы да плахи. Не всюду палач Самсонка да царь задавили народ — нет, не всюду. Знать, есть еще вольные люди и вольные земли. «К ним бы порхнуть на Волгу, да оттуда, как стая орлов, на Москву… На Москву!.. Не оплошал бы теперь, разыскал бы дорогу!» — дрожа от волнения, думал Степан.

Мечты разожгли Степана. Прав был тогда дед Красуля: в Астрахань нужно было к народу — и все бы пошло по-иному. А ныне сумеют ли астраханцы стоять на бояр, как сумел бы Степан… Эх, каб вырваться снова из плена!..

И вот еще раз загремела тюремная дверь, вошел поп, который явился для «последнего утешения» Фролки…

Поп в тюрьме — верный знак приближения казни. Черная ряса его зловещим призраком смерти вошла во Фролову башню. Степан вздрогнул. «Нет, крылья коротки, не улетишь никуда, атаман», — сказал он себе. Пока он не получил этого тревожного и радостного письма от своих астраханских друзей, как спокойно встретил Степан палача, как легко говорил с ним о казни, как прост и легок казался ему удар топора, который отделит от тела его голову, а теперь этот поп показался ему мрачнее и пакостнее палача: он словно нарочно пришел, чтобы изгадить последнюю радость… Выгнать черного ворона вон из башни… Да как знать — может, надобно Фролке. Кому ведь что, — Степан был готов на все, лишь бы Фролка не осрамился у плахи.

Фролка сжался и задрожал… Боязливая дрожь пришедшего в ужас брата вызвала в Степане гадливость. Он крепко взял себя в руки.