Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

Воевода, сдержав усмешку, проехал мимо. У городских ворот шли работы. Грязные, как черти, стрельцы, скинув кафтаны, таскали кирпич, месили глину, закладывая ворота словно навек.

— Бог в помощь! — окликнул их воевода.

— С нами трудиться! — насмешливо крикнули из гурьбы привычный народный ответ на это приветствие.

«Может, сей самый в ночи топорком мои двери сек!» — подумалось воеводе.

Навстречу ему ехали англичанин полковник Фома Бальи [16], Бутлер и капитан Видерос. Офицеры были возбуждены. Объезжая стены, они заметили лодку, в которой сидят двое странных людей, не рыбацкого вида.

— А ну-ка, черкес! — позвал воевода.

Черкесский десятник, державшийся в отдалении, подскакал. Воевода ему объяснил, где стоит лодка, велел захватить тех людей и везти их к Приказной палате. Четверка черкесов, взрывая песок, помчалась в волжскую сторону.

У следующих ворот, до которых доехал боярин вместе с иноземными офицерами, шла та же работа: ворота закладывали кирпичом и камнями. Тут же на дне опрокинутой бочки расположились дьяк и подьячий, выплачивая на месте работы стрелецкое жалованье. Стрельцы растянулись длинным хвостом за деньгами.

— Вишь, воевода боярин, и денежки нынче нашлись! — весело крикнул один из стрельцов, скаля белые зубы.

— Вели кабаки отворить, воевода боярин! — попросили стрельцы.

— Не велю кабакам торговать: время ратное нынче, робята. Упьетесь, а кто на стенах стоять будет! — миролюбиво сказал воевода.

— С вином веселей на стенах-то стоять! — отозвался стрелец.

— Ужо вам по чарке велю дать за труд, — сказал воевода и тронул коня.

Один из четверки черкесов примчался сказать, что в лодке пойманы поп и какой-то стрелец, отвезены разом в Приказ. Найденные у них бумаги они привезли с собой.

Прозоровский взял в руки письмо.

«Боярину и астраханскому воеводе князю Ивану Семенычу Прозоровскому от атамана Великого Войска Донского Степана Тимофеева, сына Разина», — прочел воевода. Он оглянулся, не видел ли кто, что написано. На втором письме была немецкая надпись.

— Прочти-кось, Давыд, — окликнул боярин Бутлера.

Тот прочел.

— Сей лист, — сказал он, — писан на капитан Видерос, от донской ватман…

Воевода вырвал письмо из рук Бутлера.

Бутлер растерянно заморгал.

— Еремка, призвать палача во Приказну! — приказал воевода.

Конюх умчался.

Один из двоих пойманных в лодке оказался ссыльным попом Воздвиженской церкви Василием [17], родом — мордовец.

Год назад, когда все астраханское духовенство вышло провожать антиохийского патриарха, который возвращался домой из Москвы, поп Василий, глядя, как целый обоз патриаршей рухляди грузили в морские струги, назвал вселенского патриарха «боярским продажником».

— Как ты лаешь такое лицо? — спросил его другой поп.

— Гляди-ка, добра нахватал от бояр за осуждение невинного! Три струга везет, тьфу!

Их разговор услыхал дьячок и рассказал митрополиту Иосифу. Митрополит учинил расспрос и дознался, что поп Василий не в первый раз вел среди духовных лиц подобные «скаредные» речи. Он говорил, что осужденный вселенскими патриархами Никон был сыном мордовского мужика, да высоко вознесся, потому его и сожрали бояре, а патриархи осудили и отрешили его от великого сана корыстью, получив за то большие дары от бояр.

Астраханский митрополит не отправил попа в Патриарший приказ в Москву. Он решил, что расправится сам, и послал Василия в Черный Яр в ссылку. И вот теперь поп пристал к Разину…

— Как же ты, поп, ко мне? Ведь бояре меня зовут врагом церкви! — сказал ему Разин.

— Пустые слова, сын! Правда ведь не в боярских грамотах: она в сердце людском да в делах. А твои дела к правде! — ответил поп.

Разин ему не поверил, но поп, чтобы доказать свою приверженность, не устрашился отправиться с письмами в Астрахань.

Второй посланец Степана был старый слуга князя Семена Львова, однорукий старик из бывших стрельцов.

Поставленный к пытке, однорукий посланец сказал воеводе, что был на струге во время похода с князем.

Он поклялся, что умолял Степана пустить князя вместе с ним в Астрахань, но Разин оставил его у себя.

— Что князь Семен наказал тебе говорить астраханским ворам? — допрашивал его Прозоровский.

— Мне князь ничего не велел, боярин. Вор лишь велел мне тебе дать письмо да немцу, как звать его, экий… ногайцев к стрельбе обучает… с рыжим усом…

— Про немца ты мне не плети. Ты про князя Семена измену без утайки сказывай! — перебил Прозоровский.

— Да что ты, боярин, взбесился! Какая на князе моем измена! Чего ты плетешь! — разозлился старик.

Прозоровский указал подвергнуть его самым жестоким мучениям, требуя, чтобы он говорил об измене князя Семена, что князь Семен был виноват в переходе стрельцов к Разину.

— Ты, боярин, сам боле того виновен. Эк ведь парня молоденького замучил! Стрельцы взглянут — да плачут!.. И речь промеж них такова: «Знать, малый за правду стоял, коль его воевода с такой сатанинской злобой терзал. Кого воевода страшнее мучит, тот человек, знать, нам, черни, добра пожелал!» Ты корыстью да злобой народ подымаешь. Я об том тебе нынче сказать не страшусь: все одно не сносить головы…

Ничего не добившись от старика, Прозоровский велел его вывесть на площадь и отрубить ему голову.

Попу Василию воевода велел забить кляпом рот и посадить его в монастырскую башню в Троицком монастыре, у митрополита Иосифа…

Двое персидских купцов привели двоих ведомых городу нищих, один из них был Тимошка, по кличке Безногий. Персы их увидали, когда они подбирались к стенам, хоронясь в кустах. Вода из митрополичьих прудов в это время хлынула на солончак вокруг Белого города и отрезала нищим обратный путь. Спустившись тогда со стены, персы схватили их.

Угли были еще горячи под дыбой. Прозоровский не медлил. Огнем и щипцами заставил он нищих заговорить, и они признались, что были у Разина, он угощал их в своем шатре едой и питьем и потом отпустил домой, указав, чтобы ночью, в час приступа, они подожгли город.

— Знать, ночью приступа ждать? — спросил воевода.

— Не ведаю, в кую ночь. Того атаман не сказал, — ответил Безногий.

Прозоровский велел палачу забивать ему гвозди под ногти, но Безногий не выдал, когда будет приступ…

Замученных нищих тут же стащили на плаху и отсекли им головы…

Явно, что приступа ждать нужно было без промедления…

Приехал Михайла.

— Ну, Иван, ты как хошь, а я нехристям более верю, чем христианам. Был сейчас у татар в Ямгурчеевом городке. Велел Ямгурчею в стены идти со своими ногайцами… На стены будем ставить татар. Татары на Стеньку серчают. Он у них табуны и овец отбивал. Я сам с ними на стену встану…

— Ведь в город ногаям запрет входить на ночь, ты их оружных хочешь пустить. Измена пойдет!.. — возразил воевода.