Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

Оказалось, что его ждет дворянин — посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.

Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска… Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал…

Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги…

Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.

— А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? — прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.

— Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, — заявил окольничий.

— Какое же там твое войско?

— Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит…

— А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? — строго спросил Долгорукий. — От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы… Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое… А ты со мной в жмурки играться?!

— На готовое хочешь, боярин Юрий Олексич?! — с жаром воскликнул Урусов. — Мое войско вора побьет, а твое станет в трубы трубить?!

— Я мыслил, у нас с тобой государево войско, Петр Семеныч! — гневно воскликнул боярин. — Я не похитчик чужой ратной славы. Милостью государей от юности в битвах возрос!

Долгорукий поднялся и, не прощаясь, уехал.

Воеводская гордость не позволяла теперь ему поступать, как хотел он раньше: выслать в симбирскую сторону свое войско. Что там ни будь, а Урусов станет потом говорить, что он прискакал из Москвы на готовое, чтобы писать отписки царю о своих победах… Мысль о том, что такое поведение Урусова может привести к поражению царских войск, к пролитию лишней крови, теперь уже отошла на второе место. Самое главное было в том, чтобы доказать, что именно настоящая победа не может прийти ни от кого иного, кроме как от него, от Юрия Долгорукого, самого искусного и умного воеводы…

Наутро Урусову доложили, что войско готово к выходу, но все еще не возвратились дозоры, высланные им для разведки дорог. А когда вокруг мятежи и заставы, идти без разведки было бы неосторожно. Урусов решил подождать с выступлением до вечера или до следующего утра…

Вдруг к Урусову прискакал еще новый гонец от Барятинского с вестью, что разинское войско под Симбирском разбито.

Разин разбит! Если бы при получении этой вести был Долгорукий, Урусов ему забыл бы все обиды последних дней, обнял бы крепко и расцеловал от радости… Разин разбит его войском, а не приверженцами Долгорукого. Его подчиненный Барятинский нанес поражение врагу государя и церкви, бояр и всего дворянства, разбил нечестивца, к торжеству всей державы!..

И вот через час в арзамасских церквах загудели колокола. Они звонили в неурочное время, и весь народ в городе, удивленный необычайностью звона, высыпал из домов и поспешил на церковный звон, чтобы узнать, что случилось.

В собор, где служил протопоп, сходилась вся, теперь многочисленная, знать Арзамаса. На этот раз прежде других появился сам воевода Урусов, одетый со всем богатством и пышностью, а за ним — важная свита его ратных начальников. Соборная церковь быстро наполнялась народом. У всех на виду протопоп, выйдя из алтаря, подошел к отставленному воеводе, окольничему князю Урусову. Откинув седые волосы, он подставил князю Урусову ухо, и князь что-то ему прошептал. Тогда протопоп удалился в алтарь… Когда уж весь город собрался к молитве, в церкви послышался шепот и дворяне раздались, пропуская вперед Долгорукого.

Боярин прошел на самый перед и остановился рядом с Урусовым. Он хотел спросить окольничего о причинах молебствия, но тот так усердно молился, что «не заметил» прибытия боярина. Долгорукий увидел, что все наблюдают его неудавшуюся попытку заговорить с князем Петром Семенычем. Он кашлянул и покраснел… В это время протопоп вышел из алтаря и обратился к толпе молящихся:

— Братие! Милостью и промыслом божиим и молитвами всех христиан и верных богу людей совершилось добро: вор и безбожный разбойник, мятежный изменник Стенька Разин в Синбирском городке побит на боях государевыми ратными людьми стольника князя Юрия Никитича Барятинского. Толпы мятежные рассеяны в прах, сам вор дважды ранен и, истекая кровью, бежал с поля боя. Есаулы и заводчики мятежа кои побиты в бою, а кои всякими кажнями кажнены, и город Синбирск ныне в руках государевых воевод. За избавление державы от смуты и мятежа, за одоление государевой христолюбивой рати, умилясь в сердцах, господа бога нашего возблагодарим и господу миром помо-лим-ся-а-а-а! — внезапно по-молитвенному заголосил протопоп.

Гулкий голос его отдался под куполом церкви. Откликнулся дьякон. Дьячок подскочил с дымящимся кадилом и сунул его дьякону в руки. На церковной колокольне по-праздничному затрезвонили колокола. Началось благодарственное молебствие…

С завистью к удачливому воеводе Барятинскому, падали на колени окрестные воеводы благодарить создателя за помощь в подавлении мятежа. С радостью стукался лбом в землю Урусов, довольный успехом Барятинского. Слушая молебен, крестясь, он сочинял про себя доношение к государю: «…а ныне сам вор, быв поранен, покинул свой воровской стан и бежал на низовья, да, чаю, на том и быть прекращению мятежу…»

Дворянам и воеводам и женам их грезилось мщение за пролитую дворянскую кровь, мщение за погоревшие их поместья, за страх, с которым они бежали, спасая свои животы… Пена бешенства накипала на их языках, злобная жажда крови рождалась в сердцах, наконец начавших отходить от трепета… И все, от Долгорукого и Урусова до самых мелких дворян, молившихся в церкви, обдумывали, каким страшным казням они предадут усмиренных мятежников, размышляли о том, сколько плах и виселиц понаставят они в своих поместьях, как отведут свое сердце, хлеща плетьми и кнутами взбунтовавшихся мужиков, чтобы ни детям, ни внукам их вперед не повадно было восставать на своих господ… В дыму молитвенного ладана чуялся им запах пыточной башни — горелого мяса и крови…