Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

Князь Никита Иванович Одоевский в своих вотчинах и поместьях в последние годы сеял все меньше и меньше хлебов, все больше земли отводил подо льны да конопли, за которые можно было выручить больше денег. Ока и Волга – великие русские реки, рядом с которыми лежали земли Одоевского, – требовали бессчетное множество парусов и всевозможных веревок на корабельные снасти. Московские и волжские купцы шныряли по вотчинам и поместьям в поисках тех товаров, которые можно вывезти на иноземный торг, – только давай успевай выращивать! Недаром средний сын Никиты Ивановича, князь Федор Одоевский, не доверяя приказчикам, сам постоянно жил в вотчинах. У селений, из которых в прежние годы от оброчных недоимок и правежа убежали крестьяне, совсем не осталось осиротевших земель: год за годом Федор завел порядок, чтобы земля беглецов засевалась оставшимися крестьянами на боярина. «А сколь еще мужиков убежит – и ту землю тоже станете вы и пахать и сеять, чтобы в боярском хозяйстве убытку не стало от ваших бездельных и воровских побегов», – разгласил приказчик «указ» молодого князя. После этого сами крестьяне стали посматривать, чтобы кто-нибудь не убежал, навязав им на шею новый груз барщины... Конопли и льны оказались выгодным делом, и молодому князю подумалось, что мужики еще не довольно трудятся на барщине и мало приносят дохода. Он приказал приняться за расчистку новых земель – раскорчевать кустарники, гарь и вырубки. Барщина подняла и это нелегкое дело, и на следующую весну князь Федор задумал засеять под конопли раскорчеванные земли.

Боярин Никита Иванович отдавал сыну должное, признавал, что Федорушка не по возрасту опытен и разумен в веденье вотчинного хозяйства, но самого его занимало другое: он ненавидел купцов, которые наживались деньгами за чужим горбом. Боярин трудится в вотчине, выколачивает доходы, а приедет купец на готовое – хвать, у бояр скупил, иноземным купчишкам продал, а прибытков сорвал, сколь боярину и не снилось! Недаром Морозовы, и Черкасские, и Милославские, и покойник Никита Иваныч Романов обходились без русских купцов, а прямо везли свой товар во Псков, в Архангельск да в Астрахань, чтобы самим продавать... Одоевскому казалось, что купчишки гребут его собственные прибытки, и он все раздумывал, как бы избавиться от их посредничества и вести весь торг самому. Русский торг с иноземцами вершился через Посольский приказ, главою которого и был Афанасий Лаврентьевич. Знать заранее, сколько каких купцов из чужих земель приедет нынче за коноплею и льном, каковы в каком государстве за такой товар платят деньги, да еще заручиться тем, что Ордын-Нащокин, по дружбе к нему, подскажет богатым иноземцам покупать товар у него, – вот на что надеялся Одоевский, заманивая гостя к себе в дом.

Две сестрицы-княжны, Марфинька – семнадцати лет и Аглаюшка – шестнадцати, хлопотали в низенькой, сводчатой, жарко натопленной столовой горнице, сами накрывая на стол к обеду по велению батюшки. Гадали, кто будет в гости – не жених ли?.. Боярин велел, чтобы все было сделано так, как бывает в доме Голицыных, – значит, жених молодой, переимчивый к заморским обычаям... Размышляли – кто? На стол накрывали с нарядными тарелями, каждому в особину, с вилками, каждому с особым ножом... А за Голицыными все равно не угонишься: у них на столе прямо диво! Девки прошлое лето гостили в доме Голицыных, навидались причуд.

Возвратясь из приказа, Никита Иванович прошел мимо девиц, залюбовался ими – до чего ж хороши! Правда, обе чуть-чуть косят левым глазом, в отца, но косина у них нежная и лукавая, девичья. Такая косинка в глазу только красит девицу. Как две молодые лошадки в паре – и жару и озорства в них, а поведут глазком так, словно чего-то страшатся слегка.

– Ну как, стрекозины сестрицы, во всем ли управились подобру? – спросил князь.

Заскакали, запрыгали.

– Батюшка! Батюшка! Кто будет в гости?! – затормошили.

– Брысь, тормохи, стрекозины сестрицы!

И обе вдруг отскочили и оробели от строгого окрика – прикинулись, что испугались, а у самих-то в глазах и в ямочках на щеках так и прыгают и дрожат смешинки. Балованные девицы... А кому же и баловать, как не батьке, когда в малых летах остались без матери! Зато уж хозяйки взросли – мужьям на утеху!.. Да хоть тот же Ордын-Нащокин. Уж год, как вдов. Сказать, что молод жених, – так нельзя: небось ему ныне под шестьдесят, – а глядит молодцом! Неужто ему не потрафит такая, как Марфинька?! И дочка и женушка – на утеху!.. И грамоте знает, не как у иных. Намедни «Куранты» принес домой из дворца – и сама взялась: бойко, что добрый подьячий, читает! Про гишпанский двор, про посольство стольника Потемкина ко французскому королю, про астраханское сотрясение земли и огненный дождь, который прошел над морем. Да вдруг говорит: «Я мыслю, сие лишь от невежества, что за дурные знаки огненный дождь почитают. Кабы не дикость да „космографию“ чли, разумели бы, что никакого тут знаменья нету. Есть водяные тучи в натуре, пошто же и пламенным тучам не быть!» А потом раздразнила бабку до слез: из «космографии» стала читать ей вслух, что земля есть шар да сама округ солнца ходит. У старой боярыни стала всю ночь голова кружиться, покуда попа не призвали и он не отчитал старуху молитвой. Соблазн!..

А девчонки смеются. Исподтишка, как бабку завидят, начнут вокруг дружка дружки кружиться. Старуха на них: «Чего-то вас бес измывает!» А те: «Мы, бабонька, в землю-солнце играем!» Старуха опять прикинулась в хворь!.. А сердечки-то добрые. Уж как захворала, так шагу не отходили от старой, прощенья в слезах молили. Сулили, что «космографию» в печку кинут... А выйдут из бабкиной спальни – и рты позажмут, чтобы громко смехом не прыснуть...

После приказных дел да вечных расспросных сидений в пыточной башне князю Никите дом был как райский сад. Хоть надо уж было подумать о том, чтобы дочек пристроить к мужьям, но тяжко представить себе ежедневное возвращение из приказа в опустевший дедовский дом, с низкими каменными сводами, с узкими зарешеченными с улицы оконцами, мало в чем отличными от окон пыточной башни...

У князя Одоевского было еще три сына, но старший Яков жил своим домом особо и был уже пожалован во бояре. Хозяйственный Федор наезжал раза два в год, а то жил больше по вотчинам и поместьям. А Ваня в свои девятнадцать лет до сих пор не мог толком осилить грамоты, только и знал забавы: соколью потеху да скачку... У государя он числился по приказу Тайных дел старшим сокольничим. Шутку сшутит, что сестры краснеют; слуги бегут от него, как от огня, хорониться спешат. Дядьку, который его растил, велел на конюшне розгами выдрать. Старик от обиды начал хворать, и вот уж три месяца, с рождества, у него отнялись обе ноги... Отец Ваню стыдил за такое злобство.