Эдисон Маршалл - Викинг

— Спроси его.

Кулик внимательно следил за парящими пальцами скальда, а затем ответил:

— Я был в Риме во времена Лотара, чтобы прочесть трактат великого Гебера и раскрыть секрет волшебного порошка Кимиа.

— Спроси, не желает ли он вновь побывать там?

Алан всплеснул руками.

— Оге, ты сошел с ума, у тебя солнечный удар!

— Ты будешь моим врачом и излечишь меня?

— Должен сказать, что когда-то я был христианином. Я потерял веру, видя зло, которое творилось и творится при дворах христианских королей, и я поклялся поклоняться только Аполлону, богу песен. По какой другой причине мог бы я стать язычником? Но послушай, Рим это не только земля и камни, золото и дерево. Это не просто люди, которыми управляет Папа. Рим уже существовал, когда мир только…

— Его давно не захватывали язычники? — прервал я.

— Лет триста.

— И Англию тоже. Ты рассказывал, что когда саксы прибыли туда в первый раз, они подумали, что эта земля не такая, как другие. Рим мощнее Кадиса?

— Слабее. Николай строит стены с утра до ночи, чтобы можно было выйти из подчинения Луи, короля франков, но работа только начата. Но имя…

— Может ли это имя остановить завоевателей?

— Увы, нет. — Алан замолчал, и даже печаль на его лице была красива.

— А что тогда может остановить нас, людей с Севера?

— Не знаю. Вы можете выгрести серебро и золото из храмов и потом поджечь их. Вы можете сорвать драгоценности с ряс и убить тех, кто их носит. Вы можете получить выкуп за знать, но не за священников — они предпочтут умереть. В городе около сорока тысяч человек — что они могут сделать с белыми гуннами? Но лучше бы тебе поспешить. Это твой последний шанс.

Его слова озадачили меня. Алан заметил это и засмеялся.

— Потому что в следующем году его захватят сарацины? — спросил я.

— Сарацины уже откусили больше, чем могут прожевать.

— Потому что его будут защищать короли христиан?

— Его будут защищать все христиане, некогда бывшие язычниками, защищать от последних язычников. А ты скоро уйдешь.

— Куда, певец? На морское дно?

— Если я не ошибаюсь, туда, куда ушли все остальные язычники. Я мог бы понять его, если бы подумал. Но не захотел.

— Объясни, Алан. Если мы захватим Рим, разве это не будет ударом по всем христианам в мире и по их Богу?

— Честно говоря, я мало знаю о христианском Боге; хотя, думаю, ему нравятся мои песни. Конечно, разорив его главные святилища, вы ослабите его, но человек может ошибаться. И все же это будет сильный удар по всему христианству.

— Тогда перед отплытием домой мы, язычники, захватим Рим. Казалось, я говорю необдуманно, поскольку без согласия Хастингса и без его руководства такое было бы нам не под силу. Но я был почти уверен, что он согласится, и по нескольким причинам. Одна из них — жажда подвигов у наших людей. Я начал разжигать ее, спрашивая ярлов, возможен ли такой поход, и их глаза начинали блестеть, как клинки на солнце.

Хастингс с удовольствием согласился совершить набег, и, когда мы встретились на его корабле, чтобы обсудить предстоящий поход, оказалось, что он уже учел трудности и придумал, как их преодолеть. Хотя Рим не мог защитить себя, мы должны были ударить как можно неожиданнее, налететь и отскочить, подобно волкам, прежде, чем могучий сын Лотара успеет прибыть из Ломбардии. И еще наш поход в Прованс надо было закончить как можно скорее, иначе сарацины успели бы собрать флот и поджидали бы нас у Гибралтара.

— Мой отец Рагнар одобрил бы такой поход, — заметил Хастингс, — кстати, Оге, где Рагнар? Ты готов сказать?

— Разве лимоны растут на елках? — ответил я.

— Иногда, да. Что-то замечательное появилось в тебе, Оге, с тех пор, как ты подарил мне вот это.

Он мягко поднес девять пальцев к своим шрамам.

— В этом виновато солнце? Моргана? Или это смыто уже кровью Рагнара?

Я посмотрел на него и усмехнулся.

— Двое лапландцев, калека, две девушки и бывший раб. Если мы захватили Рагнара, это славный подвиг.

— Ты не посчитал певца.

— Он появился, когда я расстался с Морганой.

Я понял, что сделал ошибку, но было поздно.

— Бард присоединился к тебе, когда ты сбежал от Рагнара у устья Эльбы. Что такое ты совершил, чтобы он пошел с тобой? Ты не мог дать ему золото, и ты не был великим воином, чтобы привлечь его. А ведь его песни слушали при всех христианских дворах. Так что лимоны выросли на елке.

— Правильно. И вырастет еще больше, когда мы захватим Рим.

— Да. Люди уже называют это Походом Оге. И почему его не предприняли Великие Викинги: Харальд Синезубый, Сигурд и Рагнар — самый великий из них? Да, у них не было такой вёльвы, но они бы пришли, если б только захотели. У них просто не хватило воображения.

— А почему ты, Хастингс, не думал об этом?

— Потому что я слишком хороший хёвдинг и слишком плохой викинг. Когда ты впервые предложил это, риск был слишком велик. Однако, благодаря удаче, сейчас он намного меньше, хоть все еще и высок.

Я слушал его и смотрел на розовые шрамы, которые чуть шевелились, когда он говорил, и прыгали, когда он смеялся. Их движение странно подчеркивало его приятный голос и холодные, ясные, разумные мысли. Раны некоторых людей не замечаешь даже при близком общении, его же шрамы становились более заметными. Но это не влияло на мои собственные мысли: когда я вел разговор с Хастингсом, я изо всех сил старался быть на высоте.

— Ты хороший викинг, — возразил я.

— Это правда. Чем красивее дворец, тем быстрее я подожгу его. На мне тоже лежит проклятие всех викингов: ужасная гордость, огромная сила и преданность соплеменникам. Я тоже хочу, чтобы обо мне узнали христиане — словно ребенок, кидающийся грязью. Но ты изменил меня. Я стал чужестранцем в собственной земле. Я начал думать не по-норманнски.

— Хастингс, ты поэтому до сих пор не покушался на мою жизнь?

— Да, но ты вряд ли поймешь.

— Попробуй и увидишь.

— Ты слышал, как я говорил Меере, что мне можно верить, потому что я не предаю своих интересов. Так что можешь верить мне, Оге.

Он улыбнулся, но не мне. Он был слишком погружен в себя, чтобы помнить обо мне.

— Что важней тебя было в моей жизни? — продолжал он. — Ты предложил великий поход, ты — виновник моих девяти ран, ты украл мою принцессу. А может, это еще не весь твой долг? Теперь ты понимаешь, почему мне нужно твое общество? В такой компании интереснее, чем в любой другой. Надо полагать, ты уже понял, почему я хочу, чтобы ты выдвинулся. Ты жил с именем Оге Кречет, но я подожду, пока весь христианский мир узнает тебя как Оге Дана. Так ты уже понял, почему я буду ждать?

— У меня есть мысль, но я не могу облечь ее в слова.

— Я скажу ее римскими словами, которые не стерли завоевания Рима. Признаюсь, это все мое знание латыни. «Aquilla поп сарtat muscas».