Леонид Ляшенко - Александр II, или История трех одиночеств

Медики давно и упорно говорят о некой генетической усталости, подстерегавшей последних самодержцев из рода Романовых, которая настигала их где-то после сорока прожитых монархами лет. Не являлось это обстоятельство секретом и для ближайшего окружения Александра II. В 1869 году великая княгиня Елена Павловна говорила Валуеву: «Это свойство семьи. В известном возрасте наступает усталость и пропадают желания. Так было с императором Александром I, с императором Николаем... Надо им помогать. Надо их поддерживать, ободрять, не давать видеть все в мрачном свете, искать и найти струну, которая могла бы дать им наслаждение».

Не споря с родственниками монарха и не будучи специалистом-медиком, не могу, тем не менее, не задаться вопросом: что способствовало развитию этого генетического недуга? Называют огромные физические и психологические нагрузки, связанные с управлением страной, стрессы из-за тяжелого груза ответственности. Все это верно, но почему усталость начала наваливаться на Романовых именно в XIX веке? Не потому ли, что оказался тяжел не груз власти сам по себе, а разочарование от растущего бессилия власти, от невозможности сделать то, что хотелось бы совершить? Александр I уходит от государственных забот, когда выясняется, что ему не суждено ни отменить крепостное право, ни дать стране конституцию. Николай I начинает сетовать на упадок сил, когда взлелеянная им система управления вдруг перестает казаться универсальной и всеобъемлющей. Александр II устает, когда оказывается, что его реформы, которыми он надеялся осчастливить страну, не устраивают большую часть ее населения.

Разочарование нашего героя, судя по всему, было особенно сильным. Князь В. П. Мещерский вспоминал: «Десять лет прошло с начала его царствования. Сколько людей наговорили ему в эти десять лет худого о худом, и как мало, напротив, люди говорили ему хорошего о хорошем... Печать на одну четверть говорила о благодарности и на три четверти говорила во имя отрицания, обличения и осуждения. Каждый день подавались государю в разных видах все людские злые отзывы и злые сплетни... А первые дни своего царствования государь только и жил для мечтания и желания добра... Но нет... что бы ни делал государь, все дела встречала критика одних и нетерпеливые требования другого от других... трудно было при этих условиях, окружавших царя, не разочароваться».

Трудно было в этих условиях не только не разочароваться, но и не махнуть на все рукой, не захандрить. А русская хандра... Да, она является ближайшей родственницей английского сплина, но, несмотря на родственные отношения, между ними существует качественная разница. Сплин – скука, заставляющая терять вкус к наслаждениям, это, по словам Н. М. Карамзина, «несчастье от счастья». Он, пусть и с трудом, поддается лечению: перемена рода занятий, путешествие, коллекционирование, чудачества и т. п. Хандра абсолютно неизлечима, что ни предпринимай. Мыслящий россиянин, заболевший ею (а это обязательно должен быть человек мыслящий и чувствующий), оказывался носителем некой судьбы, находился в постоянном поиске смысла и цели своей жизни.

Все они: онегины, печорины и иже с ними – пытались «мысль разрешить», то есть определить причины болезни, преодолеть ее. И все они приходили к убеждению, что «ничего нельзя и не нужно делать», они становились принципиальными «недеятелями», на них появлялось некое моральное пятно. Не примешивалась ли к ощущениям нашего героя эта русская хандра, которая для него была не просто русской, но еще и царской? Император постоянно ищет не столько смысл своей жизни (он-то ему ясен с детских лет), сколько смысл своего царствования, что удваивает нравственные мучения его как человека частного и как человека власти. Он не только культурно одинок в стране, не готовой к восприятию его культуры, но и одинок потому, что вынужден метаться между различными ориентирами, не имея возможности выбрать один из них. Он «недеятель», который вынужден постоянно действовать, даже если не видит в своих усилиях особого смысла. Физическое и духовное одиночество русского монарха делало его фигурой более трагической, чем «лишние люди» из известных литературных произведений. Действительно, какие оценки своих деяний он мог услышать от окружающих?

Преобразования 1860-1870-х годов приветствовались действительно далеко не всеми представителями даже монархического лагеря. К. Н. Леонтьев, например, считал, что именно размывание четких сословных границ между «верхами» и «низами», начавшееся в середине XIX века. приведет к крушению самодержавия. Л. А. Тихомиров вообще утверждал, что только после 1861 года Россия превращается в настоящее полицейское бюрократическое государство, подобное европейским монархиям XVIII столетия. Неужели все действительно было так плохо, и реформы Александра II не принесли стране никакой пользы? Или, наоборот, они дали России мощный толчок, позволивший ей вернуться в семью великих держав? И вообще, существует ли однозначный ответ на поставленные в 1870-х годах перед нашим отечеством вопросы?

Никто, пожалуй, не спорит с тем, что в 1870-х годах страна становится иной. Тип и темп российской жизни определились на несколько десятилетий вперед именно реформами Александра II. Это, конечно, в три-четыре раза меньший срок, нежели действия преобразований Петра Великого, но ведь и ход исторического развития России заметно ускорился, да и события 1917 года не стояли на пути реформ первого российского императора. Особенно заметны, естественно, экономические успехи государства в 1860-1880-х годах. В 1858 году дефицит бюджета России составлял 14 миллионов рублей. Однако после учреждения в 1860 году Государственного банка и благодаря умелой политике министра финансов М. X. Рейтерна с 1866 года доходы бюджета начинают превышать его расходы, а с 1871 года понятие дефицита становится для него неактуальным. Вывоз основной экспортной культуры – хлеба – из России вырос с 1856 по 1876 год в три с лишним раза. Страну покрыла сеть железных дорог; акции российских железнодорожных компаний успешно размещались в Англии, Франции и Германии. На мировом уровне проходили всероссийские промышленные выставки в Петербурге и в Москве.

Можно, наверное, согласиться с А. В. Никитенко 61, который в свое время писал: «Вот формула того, как могли бы удовлетвориться все рассудительные люди нашего времени со стороны правительства – поддержание всех реформ нынешнего царствования, со стороны общества – деятельность в пределах этих реформ». Но то ли рассудительных людей в России всегда было маловато, то ли рассуждали они не о том, но... Ради соблюдения истины и объективности отметим, что, говоря о реформаторских возможностях самодержавия, приходится согласиться с тем, что преобразования Александра II – это тот условный круг, выйти за который данная власть была неспособна. Даже утвержденные ею реформы в ходе их практического претворения в жизнь оказывались не совсем по мерке и самодержавию и привыкшему к опеке «сверху» обществу. За границей же александровских реформ начиналась область прерогатив монарха, вторгаться в нее трон не позволял никому.