Сергей Алексеев - Крамола. Книга 1

Шилрвский махнул рукой Андрею. Андрей вышел из кабинета. Встал посреди коридора, тряхнул головой: голос председателя Реввоенсовета звучал в ушах металлическим звоном.

Он прошел по коридору и вновь остановился, прислонившись плечом к стене. Нужно было расстрелять немедленно. Это вы их сделали пленными… Значит, не нужно было брать в плен? Но как стрелять в безоружных? Когда поднимают руки?..

Андрей оторвался от стены, оглянулся. Мимо взад-вперед проходили краскомы, скрипели офицерские сапоги о вышарканный паркет. Андрея никто не замечал. Тогда он вновь пошел по коридору, лишь бы не стоять на месте. Спустился по лестнице и отыскал кабинет Шиловского. Притворив за собой дверь, он схватил стакан остывшего чая, выпил залпом и сел у стены, зажал уши…

— Нужно было расстрелять немедленно!

На пятые сутки, — а считал их Андрей по спичкам, убывающим из коробка: в день по одной, — он неожиданно вышел на след, пробитый камусными лыжами. Ел он за все это время лишь дважды: первый раз насобирал мороженой калины и страдал после этого резями в желудке; второй раз, когда застрелил рябчика.

Встав на лыжню, он уже не сходил с нее и к концу шестого дня вышел к избушке в истоке ручья. Он сделал круг, принюхиваясь к жилью, но в зимовье, похоже, никого не было.

Андреи сразу же набрал дров из поленницы и вошел в избушку. Пока растапливал печь, огляделся: ничего особенного, обыкновенное промысловое зимовье. Топчан с перовой подушкой, полки, бочка с продуктами, на пялах под матицей сушились шкурки. Несколько винтовочных гильз валялись на столе, и когда Андрей ходил по половицам, гильзы позванивали, словно колокольчики. Жестяная печурка уже гудела, а он, нависая над ней, все еще осматривался и никак не мог понять, что же в избушке не так, что мешает ему наконец успокоиться и перевести дух. И лишь когда он согрелся и, сняв кожух, хотел повесить его у двери, понял: на гвоздях, вбитых в стену, вцсели два полушубка, шинель и крестьянский ватник — не слишком ли для одного человека? Ложка одна, кружка одна, а одежды — на четверых…

Он заглянул под нары: пара подшитых валенок, три пары поношенных яловых сапог и одна пара — совсем новых…

Окончательно встревоженный, он выскочил на улицу, прислушался — тишина. Лес только чуть постанывает под кухтами снега, пощелкивают сухие сучки. Было еще светло, день догорал за горой, словно брошенная туда головня. Тревога и голод сосали под ложечкой; от предчувствия неприятного набегали слезы — ослабли глаза…

— Потом он никак не мог объяснить себе, что толкнуло его, голодного и холодного, уже в который раз сделать большой круг возле зимовья по убродному, по щиколотку снегу. Он даже не пытался искать каких-либо следов или примет, способных объяснить неясную тревогу, исходящую от обилия одежды и обуви в избушке. Припорошенный недавним снегом волок он заметил сразу и пошел по нему за ручей.

В глубине души он все-таки надеялся увидеть тушу лося, припрятанную от зверя, или лабаз с провиантом, но не то, что уже рисовалось в воображении.

В двухстах саженях от избушки, в наскоро откопанной яме, лежали стылые человеческие трупы, присыпанные снегом. Андрей смел рукавом порошу с верхнего — бородатый, незнакомый мужик, убитый выстрелом в лицо. Другой был совсем молодой, лет семнадцати, в исподнем, пристывшем к телу. Остальных Андрей не стал смотреть, выбрался из ямы и с той секунды уже не мог идти не озираясь.

Он вернулся своим следом к избушке и первым делом потушил печь. Но тут же понял, что скрыть свое присутствие не удастся — слишком много наследил вокруг. Оставалось одно — лезть под крышу и оттуда встретить хозяина. Он зажег самодельный жирник, ближе поставил к окошку и, покинув зимовье, забрался под низкий скат крыши. Боясь заснуть, он прикладывал холодный револьвер ко лбу, давил барабаном на глаза и с ужасом представлял, что будет, если хозяин вернется ночью или не вернется сегодня вообще. Однако примерно через час ожидания он услышал тихий шорох лыж с частыми остановками. Хозяин появился неожиданно, причем шел целиной и в темноте виделся лишь черным пятном на снегу. Он оставил лыжи — и осторожно стал подходить к двери зимовья, на ходу снимая винтовку с плеча. Постоял, прислушиваясь, потом заглянул за угол, проверяя, светится ли окошко, и лишь затем громко закашлял, затопал ногами.

— Хозяин нет — гость дома. Гость нет — хозяин дома.

Когда он поставил винтовку, чтобы отряхнуть снег с лыж, Андрей спокойно скомандовал не шевелиться. Хозяин бросил лыжи, рука дернулась к винтовке.

— Стоять! — крикнул Андрей и выстрелил ему под ноги. — Отходи назад!

Тот попятился. Андрей спрыгнул на снег, перехватил винтовку и приказал снять пояс с ножом. Хозяин выполнил его требование, однако завертел головой, что-то отыскивая.

— Не дергайся! — предупредил Андрей, — Кто такой?

— Охотник я. Ты кто такой?

— Охотник, говоришь… — Андрей подошел к нему на сажень. — На людей охотишься?

— Каких людей? Не знаю людей… Соболь добываю.

— Сейчас я тебе покажу! — закричал Андрей. — А в яме — там! — соболя лежат?!

— Это не люди! — хозяин замахал руками. — Партизаны это! Какой люди?

— Партизаны?!

— Партизаны, партизаны, — заторопился он. Пришел, сказал — у тебя жить буду. Зачем мне партизаны? Зверь пугают, кормить давай.

— Они же люди! Люди! — захрипел Андрей.

— Какой люди? Партизан! Люди деревня живут, люди соболь бьют, а партизан тайга пугает. Зверь уйдет — партизан останется.

— Ну, сволочь! — Андрей потряс револьвером. — В какого бога веришь? Молись!

— Какой бог? Татарин я! Зачем молись? — забормотал тот. — Молись — рано. Зачем молись?

— Судить тебя буду!

— Зачем судить? Винтовка отдай! Партизан — плохой чалавик. Ты — хороший чалавик. Отдай винтовка!

— К стене становись! — Андрей плохо владел собой. — К стене!

Хозяин по-волчьи прыгнул в сторону, вильнул в лес. Андрей выстрелил…

И сам сел на снег, прижав револьвер ко лбу.

Потом подошел к убитому, перевернул его, заглянул в лицо — обветренные скулы, реденькая бородка, приплюснутый нос… Человек же обликом! Он снова растопил печь, затем отыскал лопату и пошел хоронить убитых партизан. Земля уже замерзла, бралась плохо, и пришлось заваливать могилу камнями. Вернувшись к избушке, он оттащил в лес и засыпал снегом охотника за соболем и за людьми. И вдруг ощутил приступ ненависти ко всему, что было в зимовье. Казалось, здесь все пропитано желанием убить. Причем не врага, не ненавистного супостата, а просто человека, случайно забредшего в эти стены. Он представлял, как охотник расстреливает ночью в упор незнакомых ему и ни в чем не повинных перед ним людей, и крушил все подряд — нары, стол, печь; разметывал постель, расшвыривал и бил о стену все, что попадало под руку.