Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

Лес, снег и холод кругом. Спросить не у кого, советовать некому. Внезапно огонек на дороге вспыхнул. Владыка небесный! Не выстрел ли?.. Нет, спичку зажгли! Бросилась мать Мелитина в придорожные кусты, побежала, утопая, и отяжелили труды ее. Освящая святым белым снегом уста, шептала она слова своей неканонической молитвы:

— Как птице неведомо, куда улетает она из родного гнезда, так и человеку неведомо, куда ведешь ты его, Владыка Всевышний. Как птице, твари Твоей, погибель, коль незнаем ею путь, так и душе человеческой беспутье погибельно.

Шептал снег под ногами, шептали деревья и морозный, игольчатый воздух. Мать Мелитина боялась остановиться и прервать этот шепот. Ночь же казалась бесконечной, как и ее путь, как дорожная молитва. Она выбивалась из сил, слабела, но голос Андрея Первозванного подгонял ее, торопил и обнадеживал; чем дальше дорога, тем крепче молитва и слово Богу слышнее. Но странное дело — не только тело слабеет с каждой верстой, а и голос, и слово едва отлипает от уст. Рука же и подняться не может для крестного знамения. И ладно бы, можно в душе трудиться, да ведь и душа пустеет, разум гаснет…

Остановилась мать Мелитина, умыла лицо снегом и, начертав круг обережный, встала на колени. В тот же миг завыло, загрохотало над головою и сронился снег с сосновых крон.

— Все одно гибель тебе! Гибель! — закричала черная птица. — А сына твоего не отдам! Мне он станет служить! Мне будет послушен и предан!

Душа матери Мелитины, словно цвет мать-и-мачехи, открылась солнцу, согрелась любовью.

И увидела она, как сын Андрей идет по пути к греху, на мерзкое дело. Будто снег кругом, холод и сумрачный ночной лес. Андрей идет впереди на лыжах — лицо куржаком занялось, сверкают во тьме глаза — за ним люди, много людей. Вот Андрей останавливается и гневно кричит: «Вперед! Вперед!» Рот его раскрывается черной ямой от нового черного слова: «Карать! Карать!»

— Карать! Карать! — с неба закричала черная птица. «Что же раньше не услышала я тебя, сынок? — тихо, без молитвы, думала мать Мелитина. — Уж я бы тогда тебя остановила, уж я бы отвела тебя с пути грешного и на путь истинный поставила. Каково же тебе нынче, слепому-незрячему, по земле ходить без пути-дороги? Вот ты и упал, сыночек, вот и ушибся. Да ничего, встань. Поднимись на ноги и ступай. Давай вместе, ну? Поднимайся, держись крепче за руку, и пойдем. Сначала махоньким шажком, потихоньку, а потом быстрей, быстрей, и побежим! Вон ты как далеко отстал. Вставай!»

— Я сам встану, маменька, — услышала она больной тихий голос Андрея. — Встану и пойду. Позволь только имя свое, тобой данное, сменить.

— Зачем же тебе другое имя, сынок? — спросила она.

— Чтоб черных птиц обмануть. Мне с моим именем не искупить греха, маменька! — признался Андрей. — Позволь? Ты мне имя дала, ты лишь можешь позволить взять другое. А душа останется моя! Ты ведь сменила имя свое, когда уходила от мира? Вот и я хочу сменить и уйти.

— Уйти от мира?

— Нет, маменька, в мир! К людям! Из-под власти черных птиц! Благослови!

— Что же, благословляю, — проронила она. — Какое же имя ты взял себе?

— Не чужое, маменька, — облегченно вздохнул Андрей. — Брата своего, Александра.

— А знаешь ли ты, сынок, — тихо и горестно заговорила мать Мелитина, — что вместе с именем ты берешь его судьбу? Судьба же его нелегкая, Андрей! Подумай!

— Знаю, — выдохнул он. — Помнишь, когда мне рассекли лицо… Помнишь, в детстве? Первый раз рассекли?.. Тогда мы с Сашей поменялись судьбой. И теперь я лишь возвращаю назад свою долю!

— Добро, сынок, ступай, — согласилась мать Мелитина. — И я пойду.

— Прощай, маменька! — крикнул Андрей-Александр.

— Прощай, — будто бы отозвалась она, расслабленно ложась на мягкий снег. — Я тоже пойду… Своим путем пойду. Только полежу немного, наберусь сил и пойду.

— Полежи, полежи, — зашептали снег, лес и холод. — Здесь так тепло и мягко… Полежи и ступай…

С неба опадала сверкающая морозная игла.

След под лапами уже был горячим. Собака шла прыжками и скулила, подавая сигнал надежды. В каждом прыжке, на мгновение зависая над землей, она успевала оглядывать пространство впереди, и цепочка глубоких ям становилась короче, короче, а темный комок человека на снегу ближе. Достигнув его, собака замерла на секунду: человек был жив, но жизнь уже едва теплилась, и от свернувшегося в клубок тела, повторяя его очертания, поднимался клубок света..

Сенбернар лег, накрыв собой человека, обнял лапами и принялся вылизывать коченеющее лицо. Так он приводил в чувство. Ему никогда не приходилось спасать людей, однако он знал, что нужно делать. Лишь единственного не мог он предусмотреть, неспособен был осознать своим собачьим умом и чутьем, что, отыскивая человека для спасения, он вел за собой его же смерть.

Притомившиеся и разгоряченные ходьбой стрелки остановились неподалеку на взгорке, сняли лыжи, умылись снегом.

— Фу, стерва! — вздохнул тот, что воспитывал собаку головней. — Далеко упорола… — И окликнул товарища, присматриваясь к собаке: — Она что? Жрет ее, что ли? Глянь! Вот зараза! Грызет!

Другой стрелок не поленился, подошел ближе, засмеялся:

— Да нет, пока облизывает!… Во! Да бабенка-то живая вроде! Шевелится!

— Ну дак чего стоишь? — откликнулся товарищ.

Стрелок снял винтовку, повел стволом влево, вправо, растерянно опустил.

— Пес мешает! Зацеплю!

— Так сгони!

Выстрел в небо отозвался эхом в заледеневшем мире. Сенбернар вскочил и, не покидая человека, гулко залаял.

— Бей! — скомандовал тот, что сидел на снегу. — Под ноги ему!

Стрелок вновь вскинул винтовку, поприцеливался и вдруг заявил:

— Не могу. Боюсь!

— Тьфу, мать т-твою… — выругался первый и, выдернув винтовку из снега, пошел к товарищу. — Глаза на что дадены?

Он остановился в пяти саженях, присел, приложился щекой к морозному ложу, однако сенбернар в это время лег на человека, закрыл его своим телом и, забрав в пасть одновременно обе иссохшие, тоненькие руки, валял их, осторожно мял зубами и языком — грел.

— Вот погань! — изумился стрелок и зашел с головы. — Счас…

— Ой, гляди, не зацепи псину! — испугался его товарищ. — Башку снимут…

Рука стрелка дрогнула в последний момент. Пуля вспорола снег возле головы и ушла в мерзлое тело земли. Сенбернар выплюнул руки и заорал по-медвежьи, широко разевая пасть. Скошенные книзу уголки глаз выпрямились: человеческое возмущение и растерянность сверкали в этих глазах.

— Не подходи, порвет еще! — предупредил стрелок-недотепа.

— Дак чего делать-то? На себе ее, что ли, переть? И так наломались!

— Давай покурим, может, бросит, отойдет…

Они сели в снег, свернули самокрутки, с удовольствием закурили. Собака чуть успокоилась и вылизывала теперь тоненькое горлышко человека. Кожа на глазах розовела, наливалась кровью и оживала. Наконец светлый клубок, висящий над человеком, опустился вниз и вошел в тело. И оно дрогнуло, движения стали осмысленными. Поднялись безвольные руки.