Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

— Конкретнее, пожалуйста, — Шиловский сверкнул стеклами пенсне и затворил оконные створки, брякнув шпингалетом.

— Я сел не в свои сани, — спокойно объяснил Андрей. — И теперь хочу исправить ошибку. Прошу вас вернуть меня в Бутырскую тюрьму. Мандат я возвращаю.

Он достал из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумагу и положил на тумбочку, к ремню. Затем расслабленно сел на кровать, откинулся к стене и забросил ногу на ногу.

— Ждете, когда я пришлю конвой? — спросил Шиловский и прошелся по комнате. — Так вот, не дождетесь, Андрей Николаевич. И не валяйте дурака.

— Я сказал все, что хотел, — отрезал Андрей.

Шиловский поставил табурет напротив него, тяжело сел, пощупал руками свои худые колени. Затем снял пенсне и покачал его на шнурке, словно маятник часов.

— Что ж, теперь скажу я, — голос его потвердел. — Не вы, а мы посадили вас и в Бутырки, и в сани, как вы изволили выразиться. И где вам сидеть — решать нам. И сколько сидеть — нам решать.

— А кто вы такие? Кто?! — вскрикнул Андрей, теряя самообладание. — Повелители мира? Боги?!

— Нет, Андрей Николаевич, — одними губами улыбнулся Шиловский. — Мы — профессиональные революционеры. Земные и плотские люди, но ради идеи способные на божественный подвиг, если хотите.

Усилием воли Андрей взял себя в руки, проговорил как можно бесцветнее и спокойнее:

— Вот и подвигайте. А мне с вами не по пути.

Шиловский усмехнулся — будто над словами неразумного ребенка, добродушно похлопал Андрея по колену, однако лишь кончиками пальцев.

— По пути, по пути… У вас просто нет другого! Ну, подумайте сами? Где он, этот другой путь? Реальный?

— Сейчас, может быть, и нет, — после паузы сказал Андрей. — Но будет.

— Не обольщайтесь. Андрей Николаевич, не будет, — заверил Шиловский. — Однажды вы сами сделали выбор. А потом — мы сделали его. Вы уж отдайте должное нашему чутью. Мы никого не выбираем напрасно или по случаю. Революция — не базар, не одесский привоз, батенька. Я вас еще в «эшелоне смерти» присмотрел. Согласитесь, там можно было проверить цену человека. И я за вас поручился.

— Купили? — зло усмехнулся Андрей. — Присмотрели и выкупили? Из Бутырок?

— Ну что вы! — засмеялся Шиловский и вновь покачал пенсне, любуясь размеренными, четкими колебаниями. — Вы — человек не продажный.

Андрей встал, вновь заложил руки за спину, отошел в угол, к умывальнику, затем вернулся и навис над Шиловским, забавляющимся пенсне.

— Значит, ваша власть надо мной беспредельна?

— Практически — да, — подтвердил Шиловский. — Я отобрал вас у смерти и, считайте, вновь произвел на свет. Не смейтесь, но вы — творение моих рук и рук моих товарищей по борьбе. И только поэтому будете целиком под нашей властью. Не из благодарности за спасение и не из-за долга, нет. Эти чувства слишком ненадежны, чтобы уповать на них. Мы подняли вас из праха. В камере смертников вы были уже никто. Помните?.. Революция — слишком серьезное дело, чтобы полагаться на стихию. Настоящих борцов за великое дело следует строить, как зодчему, ваять их, как Бог ваял Адама. И потом — вдохнуть душу.

Андрей рассмеялся ему в лицо и, смеясь, бросился к окну, распахнул его настежь.

— Вы ошибаетесь! Вы умный человек, но наивный!

— Мне очень нравится ваша веселость! — тоже засмеялся Шиловский.

— Наивный, да! — подтвердил Андрей. — Все в вашей власти, кроме одного! И — самого главного!

— Я вас понял, — Шиловский встал и, улыбаясь, приблизился к Андрею. — Вы хотите сказать, что мы не властны над вашей смертью? Дескать, когда захочу, тогда и умру. Да? Вы это имели в виду?

Андрей молчал. Вымученная улыбка кривила рот, превращаясь в гримасу.

— Ах, Андрей Николаевич, — вздохнул Шиловский и постучал глазком пенсне по его груди. — Конечно, вы подумали о смерти… Но ведь вы не сможете умереть просто так, по желанию или от каприза. Нет, не сможете. У вас слишком большие претензии к жизни, причем не к своей собственной. Поэтому самоубийство для вас не выход из положения. Вы стремитесь понять, зачем живет человек, зачем существует в мире наш народ; вы очень хотите узнать, каков же будет исход величайшего в истории эксперимента. Вы не боитесь смерти, не ждете ее, а значит, живете без опаски и оглядки. А нам очень нужны люди, презирающие смерть. Да, с ними хлопотно, но зато они — надежные и решительные люди.

Можно было смеяться и отрицать все, что он говорит; можно было до конца твердить свою мысль: нет, над смертью ты не властен! — и тем самым как бы начертать вокруг себя обережный круг, но все сейчас показалось напрасным. Андрей вспомнил, как вытащил мертвого Шиловского из «эшелона смерти» и закопал его в землю. Вспомнил и вдруг понял, что и сам Шиловский принадлежит к людям, презирающим смерть, и потому, по сути, бессмертным. Значит, он говорит правду?! Сколько раз за свою жизнь Андрей пытался представить себе состояние смерти либо ее момент — и все лишь для того, чтобы напугать себя ею, чтобы возник страх, способный разбудить чувства: желание жить, любить женщину, детей, испытывать радость и жалость, счастье и сострадание. Он как бы тормошил себя, встряхивал видом чужой кончины, близостью и неизбежностью своей собственной, но даже в камере с нарисованным в углу распятием не боялся смерти. Холодный труп вызывал омерзение, кровь — тошноту, и не более.

А сколько раз он старался мысленно вернуть себе то состояние, когда в степи под Уфой скакал на коне перед полком и спиной чувствовал, как тот белоглазый боец выцеливает его, припав на колено! Возвращал — и начинал ощущать все, даже запах солоноватой пыли, даже слышал крик воронья над головой. Только страха не было перед черным винтовочным зрачком…

Он знал, где расстался с этим страхом — в «эшелоне смерти». Именно там появилось ощущение, будто над ним совершили какой-то таинственный обряд, подобный пострижению в иночество, и он теперь, оставаясь внешне таким же, на самом деле живет по другим меркам.

— Не печальтесь, батенька! — подбодрил Шиловский и приобнял Андрея. — Все пройдет, и вам станут смешны свои мысли. А сани — ваши, и вам они впору. Я ценю вас как человека и надеюсь оценить как мастера.

— Мастера? — Андрей отвернулся. — Заплечных дел мастера?

— Не усугубляйте, Андрей Николаевич, — миролюбиво заметил Шиловский. — И будьте снисходительнее к себе. Оставьте эту варварскую российскую привычку истязать себя. Изживите ее и запомните на будущее: каждый вынесенный вами приговор — это приговор от имени революции, а не от вас лично. Вы лишь карающая рука революции.

— Как вы сказали?

— Карающая рука революции, — Шиловский пожал плечами и сощурился. — Хотите спросить, кто ее голова?

— Вы очень проницательный человек, — вымолвил Андрей.