Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

— В Леса Пойдем, — вспомнил Андрей. — В Леса, в Леса… Там есть Мир, Труд и Любовь…

Юлию крестили в маленькой деревянной церквушке на окраине Красноярска. В полумраке она даже не смогла хорошенько рассмотреть лиц своих крестных — старого батюшку и пожилую женщину, прислуживающую при обряде. Священник приготовил купель, его помощница обрядила Юлию в длиннополую холщовую рубаху и подвела к алтарю.

— Я сейчас! Сейчас! — вдруг спохватилась Юлия и побежала на церковный дворик, белая, как привидение.

Андрей сидел среди нищих, бесполезно поджидавших милостыню, и слушал горькие истории.

— Андрей! — с паперти закричала Юлия. — Как звали вашу маму? В миру как звали?

— Любушка, — отозвался Андрей и поправился. — Любовь.

Юлия тут же исчезла в храме и скоро оттуда донеслось:

— Господу Христу молитесь. Господу Христу молитеся…

Батюшка спешил управиться до начала комендантского часа, и потому волосы Юлии не успели просохнуть. Она туго повязала платок и вышла к Андрею. Ей отчего-то было смешно, и он впервые услышал ее раскованный и вольный смех. Глядя на нее, Андрей тоже засмеялся, но беззвучно, одним лицом.

— Как мне хорошо, Андрей! — воскликнула она, и нищие почему-то отступили от паперти, убрались в тень ограды. — С меня будто короста сошла! Батюшка поливает водой, а я смеюсь!

— Поздравляю, — сказал Андрей. — Теперь вы православная христианка. Даже не так, вы, Юлия, непорочное и безгрешное дитя.

— Я больше не Юлия, — сказала она, смеясь. — Взяла другое имя. Теперь меня зовут Любовь. Любовь! Любушка! Слышали?

— Слышал, — сдержанно произнес он. — Что же, Любовь, Любушка, может быть, мы с вами обвенчаемся, пока… Простите! Я прошу вашей руки, Юлия!

Она перестала смеяться, зябко поежилась в поднятый воротник тужурки.

— Я Любовь, — поправила она. — Вы надо мной смеетесь?

— Нет, я прошу вашей руки, — тихо сказал Андрей. — Не откажите… А к имени я привыкну!.. Да, конечно, я должен представить вас маменьке, но она…

— Я все знаю, — прервала Юлия-Любовь.

— Пока вас крестили, я думал. — Андрей неожиданно для себя заволновался, будто говорил это совсем незнакомой девушке. — Мы с вами давно повенчаны, давно муж и жена. Судьба нам одна выпала, дорога одна, и жизнь… Право, я не умею говорить эти слова.

— И не говорите, — одними губами вымолвила она. — Я согласна. Вот вам моя рука.

— Что же, благодарю вас, — он поклонился и поцеловал руку. — Нужно идти. Пока еще храм, пока… Очень важно обвенчаться сегодня! Завтра будет некому венчать!

Они вернулись к церкви, однако батюшка уже навешивал замок на двери. Чуть поодаль его поджидала прислужница.

— Святой отец, — обратился Андрей. — Не могли бы вы обвенчать нас? Прямо сейчас.

Батюшка оставил замок и в растерянности опустил руки.

— Так просили о крещении…

— Времени нет, нельзя откладывать.

— Вы уж сразу и ребятишек крестите, — ворчливо заметила прислужница. — Вот-вот патрули выйдут рыскать, а нам идти далеко.

— Мы вас проводим! — заверил Андрей.

— Асами? Сами-то как? Обвенчаю, а патруль…

— Нас пока не тронут. Мы пройдем.

Церковь вновь открыли, батюшка затеплил свечи и скрылся в алтаре, чтоб облачиться в ризы. Жених и невеста стояли, взявшись за руки, среди затемненных ликов, и от дыхания трепетали огоньки свеч. А батюшка появился радостный, и улыбка не сходила с его совсем детского личика, пока он совершал весь обряд венчания. Он объявил молодых мужем и женой, подошел поздравлять свою крестницу и вдруг заплакал. И прислужница, всхлипнув раз, другой, обняла невесту и жениха, затряслась в беззвучном плаче. Потом не сдержалась и Юлия-Любовь…

Они плакали., обнявшись, как родные, и слезы их смешивались и были одинаково горьки, радостны и безутешны. Андрей вздрагивал, всхлипывал и тоже плакал, но без слез, и плач этот напоминал сухую грозу…

Вечером — а время в темном подклете Михаил угадал по тому, что запели, пробуя голос, ночные птицы, — у двери кто-то остановился, подергал замок и начал браниться — похоже, утерялся ключ. Вокруг амбара забегали, слышно, кто-то рылся в траве у входа, шарил руками по стенам, но ключа так и не нашлось. Михаил решил, что теперь его оставят в покое до утра, но скоро притащили лом и сломали запор.

На улице смеркалось, теплый ветер шелестел молодой листвой, и после затхлого подклета Михаил не мог надышаться. У дверей его встречал сам командующий Дмитрий Мамухин с рыжим пареньком порученцем. Михаилу велели идти вперед, по улице. Окна домов уже были черны и лишь в некоторых стеклах красно отсвечивала угасающая заря. Странно было видеть вечернее село без признаков жизни, особенно в эту пору, когда мужики выезжают на пахоту с. утра до ночи.

— Моя республика спит, — удовлетворенно заметил командующий. — И только мне не до сна. Да часовым на заставах.

На кресте церкви трепетал ярко-алый от зари флаг, а на паперти прохаживался часовой с винтовкой. Заметив командующего, он вытянулся и взял оружие «на караул». Они прошли мимо и свернули на огород с обрушенным пряслом. Давно не паханная земля постарела, забурьянилась и уже не проминалась под ногами. Командующий озирался по сторонам, словно подыскивал, где бы сесть, а его порученец шагал, как в строю, печатая шаг и держа винтовку наперевес.

«Должно быть, расстреляют, — подумал Михаил, — До чего же обидно и глупо..»

Однако командующий перешагнул развалившуюся изгородь, потоптался на месте и указал пальцем в землю.

— Вот здесь, иди сюда… Кажись, вот здесь его прикопали.

Земля была ровная, везде одинаково заросшая прошлогодним чертополохом.

— Кого? — спросил Михаил.

— Да батю твоего, — просто ответил командующий. — Вот досюда его Анисим довел и стрелил. Зимой дело было, мороз лютый, дак его токо снежком прикопали до весны. Кому охота землю долбить для супостата?.. А уж весной оттаяло, дак зарыли.

Михаил опустился на колени и ощупал землю руками. Да, конечно, теперь заметно, что дерн здесь был когда-то срублен и выросла новая трава… Он машинально стал вырывать бурьян, но командующий остановил его:

— Не тронь!.. Не тронь, пускай растет. Не зря выросло, — он сел на землю. — Пускай зарастает, чтоб и памяти не осталось… А потом, ему же лучше неприметным лежать. Не то мои орлы узнают, выроют кости и выбросят.

Михаил отпрянул от могилы, попробовал поправить, воткнуть вырванный чертополох.

— А он? Он не скажет? — Михаил кивнул на порученца.

— Он ничего не скажет, — заверил командующий. — Это сын борца за революцию и партизанского командира Анисима Рыжова. Поскребыш его. Сиротами остались, дак я их усыновил, чтоб воспитать в духе мировой революции. — Он достал из кармана галифе четушку, заткнутую газетой, подал доктору. — На вот, помяни. Ты, я вижу, человек из проклятого прошлого, дак по вашему обычаю полагается.