Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

Надо во что бы то ни стало сохранить здравый рассудок. Эталон рассудка. Положить его, как горящий уголек, в ладони, сжать и дуть, дышать на него, как дышат на замерзающего птенца. Терпеть боль и поддерживать горение. И потом вздуть пламя разума.

А если все не так? Все наоборот? Люди в своем уме, а он один — болен? Что, если эта гигантская работа по перестройке мира есть реальное логическое действо, новая ступень в совершенствовании разума, нормальное состояние бытия? Он же, врач, после пяти лет у операционного стола напрочь утратил связь с миром, безнадежно отстал и теперь лезет с суконным рылом в калашный ряд? Теперь ему все кажутся душевнобольными, а у человечества просто-напросто рождается новый разум, иное, неведомое доселе виденье мира…

«Но отчего же такая жестокость? — он разомкнул зубы и увидел на пальце кровь. — Неужели силы добра угасают и мир повернул назад, к мраку и дикости?.. Или рождение обязательно связано со страданием и кровью? Потом все будет хорошо…»

— Иди на место, — приказал порученец, прервав размышления. — Ступай вперед.

— Послушай, мальчик… — начал было Михаил, однако рыжий оборвал:

— Я — боец мировой революции! А не мальчик…

— Сколько же тебе лет?

Порученец надменно хмыкнул, сказал с вызовом:

— Тринадцать!

— Какой же ты боец… — вздохнул Михаил. — Ты еще ребенок.

Рыжий засмеялся и весело выматерился.

— Топай, вражий недобиток! Не то пощекочу вот штыком-то!

Михаил поднялся на крыльцо, но остановился перед дверью: за нею был черный, непроглядный мрак.

— Неужели тебе уже приходилось… убивать? — спросил он.

— А то как же! — хвастливо признался рыжий. — На что мне винтовка дадена?

— Кого же ты убивал?

— Нешто врагов у республики мало?.. — усмехнулся он и прикрикнул: — Ладно, двигай! Больно много знать хочешь!

Михаил шагнул через порог, в темноте, ощупью, отыскал вход в чулан и торопливо, с холодящим страхом, спрятался за дверью. Он поискал рукой по косяку, но запора изнутри не было.

— Безумие, — сказал он шепотом. — Безумие!

И сам испугался того, что сказал. Вдруг стало зябко, хотелось укрыться с головой, сделать себе норку, гнездышко и, затаившись там, греться своим дыханием. Он нашарил стену и вдруг наткнулся на плотные, суконные тюки, сложенные на полу. Один оказался развязанным, и Михаил вытащил какую-то одежину. Это оказалась грубая, солдатская шинель, причем старая, в дырах и резко пахнущая карболкой. Он разворошил початый тюк, угнездился и затих. Запах карболки, привычный и вездесущий, как-то незаметно успокоил его. Михаил зажмурился и сразу услышал слегка дребезжащий звук — будто веретенце прокатилось по полу. Он закусил палец, и боль приглушила призрачный шорох.

Он так и заснул, ощущая боль, и спал, пока не разжались зубы. Не открывая глаз, он почувствовал, что в чулане кто-то есть, причем совсем рядом, в изголовье. Михаил отвернул край шинели: лунный свет проникал сквозь зарешеченное оконце и казался необычно ярким.

— Кто здесь?

— Я, — отозвался низкий женский голос, и Михаил узнал пряху. — Все спят, не бойся.

Он запрокинул голову: лицо дочери командующего, окаймленное черным платком, бледнело в призрачном свете и напоминало лунное сияние.

— Где твой брат? — спросила она.

— Он погиб… Его убили под Перекопом, — растерялся Михаил.

— Другой, сродный, Андрей?

— Я ничего не знаю о нем, — вымолвил он. — Я хожу и ищу… Отца нашел, а его… Мне показалось, вы все знаете. И будущее…

Пряха вздохнула и заслонила собой окошко. Наступил мрак.

— Его будущего я не знаю. Нить оборвалась… Он не покорился доле своей, чужой дорогой пошел. Обманул судьбу… Остановить хотела — не смогла. Хотела выдать его, когда он по лесам скрывался как зверь. Знала, что не тронут. А он ушел.

— Правда, что вы знаете будущее? — спросил Михаил, ощущая, как твердеют губы и цепенеет тело. — Всех людей? Что и с кем будет?

Он уже не сомневался, что она действительно знает будущее, и неуемная, жгучая жажда сейчас же, немедля спросить, охватила разум. Едва сдерживая нетерпение, Михаил ощутил, как торжествует и страшится душа. Стоит задать один вопрос — что будет с миром? — и ему откроется истина, о которой мечтало человечество всю свою историю. Только бы не упустить случая! Только бы не забыть!

— Знаю о тех, чья нить еще прядется, — сказала она. — А чья оборвалась, о тех и Господь не знает.

— Что же будет теперь с Андреем?

— Что со всеми бывает, — ответила пряха. — Как только человек пойдет чужим следом, так, кроме смерти, от него и ждать нечего.

— А выпадало ему что? — спросил Михаил, с трудом шевеля немеющим языком.

— Детей учить, — сказала пряха. — Родил бы он двенадцать ребятишек и ни единой смерти не принес бы, ни одной души бы не сгубил. Напротив, ему отпускалась праведная доля на веки вечные. Двенадцатый сын его принес бы миру свет и добро. Но пошел другим путем, и над собою волю потерял.

— Можно ли поправить… изменить хоть что-нибудь?!

— Можно… Только потом станет еще хуже.

Он почему-то верил каждому ее слову, напрочь забыв, что он — врач и что перед ним женщина, которую считают больной. Голос ее впечатывался в сознание, и то, о чем говорила она, не подлежало сомнению — леденящее оцепенение было доказательством истинности ее слов. Он понимал, что прикасается сейчас к запретному и непостижимому, испытывая то же самое чувство, какое испытал однажды, когда впервые прикоснулся к живому человеческому сердцу, освобождая его от раздробленных осколков ребер.

— Что же будет со мной? — решился он наконец.

— Я потянула твою нить, — сказала пряха и высвободила свет, льющийся из окошка. — Тебе не нужно знать своего будущего.

— Почему же?

— Узнав его, ты станешь искать другой путь. И не сделаешь того, что предназначено судьбой.

— Предназначенное мне так страшно? — спросил Михаил.

Она молчала, и лицо в лунном свете казалось мертвым.

— Ну, скажите? Что-нибудь? Хотя бы намек! — взмолился он.

— Твоя нить — белая, — нехотя проронила пряха. — Но слишком суровая.

— Что это означает?! Белая — значит, смерть? Смерть?

— В неведении жить легче…

— Завтра мне идти к ним, — вспомнил Михаил. — Ваш отец посылает… Я пойду! Но чем все закончится? Что случится завтра?

— Зря пойдешь, — заключила она. — Тятя не слушает меня… Но все одно — иди. И только назад возвращайся!

Он помедлил, пытаясь осмыслить предсказание, но разум не подчинялся.

— Если когда встретишь Андрея — скажи: тебя дети ждут, — вымолвила пряха. — И передай подарочек для сыновей. Вот, возьми, пускай играют.

Михаил принял из ее рук маленький тряпичный узелок с чем-то округлым и твердым.

— У Андрея есть дети?