Василий Веденеев - Дикое поле

— Кто тебе велел собрать ватагу разбойников? — медленно ронял слова Никита Авдеевич. — Кто дал коней и оружие? Кто пустил в дом у болота? Кто указал перенять тайного гонца из Москвы?.. Кому служишь, пес?! — Он неожиданно сорвался на крик и пристукнул кулаком по колену.

Данила, судорожно хватая широко открытым ртом воздух, издал горлом нечто нечленораздельное и отвернулся. Горбун крякнул от досады, а Бухвостов дал знак Пахому. Тот развязал ремни и потянул Данилу от столба к дыбе. Главарь разбойников вырвался, но палач успел опять поймать его, сильно вывернул руки, подтянув кисти почти к затылку. Быстро накинул на запястья петлю веревки, затянул и перекинул свободный конец через толстую поперечную балку.

— Ты знаешь, что тебя ждет, — нервно зевнул Никита Авдеевич. — Может, начнешь говорить? У меня дело государево, и потому я не могу проявлять к тебе жалость!

Глухое рыдание сорвалось с губ Данилы. Он упрямо молчал, отвернув голову, чтобы не встречаться взглядом с Бухвостовым и не видеть ехидной ухмылки горбуна.

— Подтягивай! — Дьяк махнул рукой, и Пахом потянул за веревку, поднимая пленника к сводчатому потолку.

— Покайся, — снизу вверх заглядывая в лицо Данилы, предложил шут. — Облегчи душу и не мучай тело!

В ответ главарь разбойников плюнул в Антипу, но тот ловко увернулся, отскочил и сердито погрозил кулаком:

— Вот ужо тебе зададут!

Пахом слегка подергал веревку, а потом вдруг отпустил. Когда полсажени веревки скользнули между его огрубевших ладоней, он разом сомкнул их, резко прервав падение Данилы — от сильного рывка у того руки едва не вырвало из плеч.

— Будешь говорить? — холодно полюбопытствовал Бухвостов. — Или еще мало?

Пленник до крови закусил губу и молчал, с ненавистью глядя на дьяка. Если бы он мог, то, наверно, испепелил его взглядом, заставив сгореть на месте.

— Упрямый. — Пахом взял плеть-треххвостку из тонких цепей и, широко размахнувшись, ударил Данилу по ребрам.

Душераздирающий, звериный вой вырвался из груди пленника. Он, как безумный, задергался на веревке, болтая в воздухе ногами. А Пахом снова опоясал его треххвосткой и занес руку для нового удара.

— Погоди! — остановил его Никита Авдеевич. — Он уже маленько попробовал. Будешь говорить? Мое слово крепко: казнить не стану, если ответишь на вопросы… Молчишь? Ладно! Добавь, Пахомушка!

Палач ощерился и начал охаживать Данилу плетью, сдирая с ребер куски кожи вместе с мясом, и все больше зверея от вида свежей крови. Ноздри его раздулись, глаза недобро прищурились. Бухвостов вынужден был прикрикнуть:

— А ну, стой! Оставь его, говорю! Забить хочешь? Молчунов и на кладбище полно.

Пахом, тяжело дыша, отбросил звякнувшую плеть и отошел. Наклонившись, сунул голову в кадку с водой. Шумно заплескался, освежая разгоряченное лицо, забрызганное кровью пленника. Антипа притих, перестал ухмыляться и забился как мышонок, в угол.

— Приведи сюда нашего татарчонка, — велел ему дьяк.

Радуясь возможности очутиться подальше от пыточной и глотнуть свежего воздуха, шут быстро шмыгнул за дверь. Пахом зачерпнул ковшом воды из кадки и плеснул на лицо Данилы. Тот застонал и открыл мутные от боли глаза. Левое веко у него нервно дергалось, словно главарь разбойников хитро подмигивал, приглашая Никиту Авдеевича и Пахома вступить с ним в заговор.

— Чего ради терпишь муки? — покачал головой дьяк. — Ведь это только начало! Вон, в горне железо раскалилось, и дыба наготове. Всем вдосталь угостим, пока язык не развяжешь. Мужичок ты крепкий, не скоро еще Богу душу отдашь. Или охота помаяться перед концом? Я все равно не отступлюсь! Неужели тебе жизнь не дорога?

Услышав шаги, он обернулся. Отворилась дверь, и в пыточную вошел Рифат в сопровождении рослого стрельца с саблей на боку. Следом за ними понуро плелся присмиревший Антипа. Правое ухо у него покраснело и вспухло.

— Руки распускаешь? — зыркнул на татарина Бухвостов. — Чего не поделили?

— Зачем дразнит? — вскинулся Рифат. — Зачем сам драться лезет?

— Идти не хотел, — оправдываясь, шмыгнул носом шут. — Так я его маленько саблей по спине.

— Значит, квиты, — усмехнулся Никита Авдеевич и указал молодому мурзе место рядом с собой. — Сядь!

— Это кто? — Рифат сел и с жадным любопытством уставился на окровавленного Данилу. — Пытаешь? Зачем? Что он сделал?

— Врагам служит, — нехотя объяснил дьяк. — Тайного гонца поймал на границе, да потом сам моим молодцам попался. Теперь вот язык прикусил, не хочет сказать, кто его хозяева.

— Русский? — Глаза молодого мурзы жарко заблестели. — Предатель?

— Да, — вздохнул Никита Авдеевич.

— Предателю должна быть страшная смерть, — поджал губы Рифат. — Надо раскаленными щипцами откусывать у него палец за пальцем, сначала на ногах, потом на руках. Отрезать уши и заставить съесть их.

— Сам будешь резать? — не утерпев, язвительно спросил Антипа.

Не удостоив его ответом, молодой мурза начал расписывать, какие лютые пытки надлежит применять к предателям. Бросая исподтишка взгляды на пленника, Бухвостов заметил, что тот неотрывно смотрит на татарина расширенными от ужаса глазами, в которых уже явственно плещется отчаяние.

— Ты хорошо сделал, Никита-ага, что не дал ему легкой смерти, — одобрил Рифат. — Посади его на кол, а когда сдохнет, отруби голову и пошли его друзьям. Пусть эти собаки знают, как ты умеешь награждать предателей!

— А я вот ему жизнь обещал, — тихо сказал дьяк. — Конечно, если заговорит. Господь велел прощать врагам нашим.

Татарин от неожиданности икнул и непонимающе уставился на Бухвостова: наверно, Никита-ага шутит? На губах молодого мурзы застыла недоверчивая улыбка.

— Пахомушка, — обернулся Бухвостов к палачу. — Ты слыхал, как наш гость распорядился? Давай, милый, начинай!

— Не надо, — чуть слышно прохрипел Данила. — Побожись, что с дыбы сымешь и оставишь в живых.

— А ну, детушки, идите-ка отсюда. — Дьяк почти спихнул Рифата с лавки и подтолкнул к выходу. Татарчонок теперь не нужен, он свое дело сделал: помог сломать пленника страхом. — Мы теперича сами поговорим.

Через минуту в пыточной остались только Бухвостов, палач да висевший под потолком Данила.

— Какого же ты роду? — участливо поинтересовался Никита Авдеевич.

— Демидовы мы, — выдавил из себя пленник. — Побожись!

— Вот те истинный крест, — перекрестился дьяк. — Говори!

Пахом поднес к губам Данилы полный ковш воды, и тот жадно приник к нему, делая большие глотки и часто дергая заросшим кадыком. Напоив пленника, палач сел на пол около кадки и прикрыл глаза. Ему стало скучно: работы больше не предвиделось. Теперь дьяк начнет вести долгие разговоры и вспомнит о мастере заплечных дел, только если Данила вновь заупрямится.