Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья

Кубков было много, радостного шума и общего веселья тоже, но где-то между пятым и седьмым кубком Гаврила Олексич, запечалившись вдруг, сказал сидевшему рядом князю:

– Отпусти ты меня в Новгород, Ярославич. Не задержусь: туда – обратно да сутки в Новгороде.

– Случилось что?

– Зазноба у меня там, – вздохнул Олексич. – Зазноба там, а заноза – здесь. – И гулко ударил себя кулаком в грудь.

Невский усмехнулся:

– Хорошо, что сердца слушаешься. Поезжай, Олексич… Да, пошли кого-нибудь из дружинников порасторопнее к князю Андрею. Пусть ко мне поспешает. Ливонцев отбросили, но главная битва еще впереди.

Зная князя Андрея, Гаврила Олексич послал к нему опытного дружинника, которого Андрей должен был помнить. А дружиннику сказал:

– Нрав Андрея тебе, Будимир, ведом, наверняка гульбой сейчас занимается. Гульбу прекратить, дружину поднять и двигаться немедленно. У Невского счет на дни пошел.

А сам тотчас же выехал в Новгород. Но не в санях, а верхом с верным слугою-оруженосцем, потому что спешил. И не очень-то придерживался извилистой разъезженной дороги, а спрямлял ее, где только мог. Не потому лишь, что дорога петляла, как змея, а и потому, что по ней потоком шли обозы с продовольствием, оружием и одеждой для воинских сил князя Александра. И, укорачивая напрямую очередную дорожную петлю через лес по совсем уж заметенной тропке, был внезапно остановлен тремя десятками заросших по брови, кое-как вооруженных мужиков.

– Стой, боярский выродок!..

Олексич вместе со слугой-оруженосцем в силах был пробиться и ускакать, но на незнакомой лесной тропе мог оказаться завал, и тогда отбиваться было бы куда сложнее. Да и коня мог потерять, а пешком до Новгорода добираться было совершенно немыслимо.

– Шубу сымай!..

– Шубу? – Гаврила расстегнул шубу и расправил ее, чтобы быстрее выхватить меч, если дело дойдет до схватки. – А рожи-то у вас новгородские.

– Жердями! Жердями его с коня спешьте сперва!.. – громко крикнул кто-то, до времени скрывавшийся под еловой заснеженной лапой. – Он же мечом пробьется, для того и шубу расстегнул!..

– Правильно атаман говорит, пробьюсь, – спокойно сказал Олексич, лихорадочно припоминая, где он слышал этот голос – А не пробьюсь, так половину из вас порешу. Я – дружинник, я с рыцарями воевал, пока вы тут купчишек грабили.

Лесная ватага озадаченно примолкла. Потом кто-то – не тот, что под елью хоронился, – выкрикнул:

– Жердями, сказано вам! Жердями его…

– Молчать!.. – изо всех сил рявкнул Олексич, почувствовав, что перехватывает разговор. – Молчать, когда с вами воин говорит, золотую цепь получивший за Невскую битву. Мы вчера Псков на копье взяли, Новгород все силы напрягает, чтоб ливонцев отбросить, а вы татьбой занимаетесь? Совесть-то есть у вас или труха гнилая вместо нее? Ну, порешите вы меня, правую руку Невскому отрубите, и рыцари сюда ворвутся. Что делать тогда новгородцам, отцам и матерям вашим, братьям и сестрам? В лесах всю жизнь отсиживаться?

– Невского наши бояре из Новогорода выгнали, – не очень уверенно сказал атаман под елью. – Врешь ты все, шкуру свою спасаешь.

– Это Гаврила-то Олексич врет? – неожиданно возмутился оруженосец, хлопнув себя руками по бедрам. – Ну и глупый же ты, парень. Да вчера на дружинном пиру…

– Правда, что ты – сам Олексич? – спросил атаман, не обратив внимания на выкрик оруженосца.

– Буслай, что ли? – усмехнулся Гаврила, с огромным облегчением почувствовав, что драки не будет. – Ну, вылезай, чего хоронишься? Мало, видать, я тебя в поруб сажал за буйство твое. Вылезай, вылезай, узнал ведь.

Из-под ели скорее смущенно, чем неохотно, вылез добрый детина в драной шубе, с мечом на поясе и без шапки. Шапку ему заменяла грива давно не стриженных волос. Подошел, глянул искоса и опустил голову.

– Ну, я.

– Разбоем занимаешься? Смотри, Буслай, матери скажу, она тебя прилюдно за волосья оттаскает.

Ватага засмеялась.

– Цыц! – крикнул легендарный драчун Господина Великого Новгорода. – А почему, Олексич? Да потому, что по этой дороге те купчишки товары возят, которые и Новгород продали, и самого князя Невского из него выгнали. Вот мы им калиты и дырявим.

– А не лучше ли рыцарскую броню дырявить, Буслай? С твоей-то силой, с твоим-то уменьем.

– Так ведь не простят нам, поди, Олексич, – вздохнул атаман. – Нагрешили…

Гаврила встал на стременах, поднял руку:

– Именем князя Александра Ярославича Невского прощаю вас, если добровольно в ополчение перейдете под руку воеводы Яруна!

– Веди, – сказал Буслай. – За князя Невского да землю Русскую и помереть не страшно.

Испытание выпало не только Гавриле Олексичу, но и гонцу Невского Будимиру. Правда, не в дороге. Олексич был прав, напомнив дружиннику о непредсказуемости князя Андрея, нрав которого очень уж напоминал нрав его отца Ярослава в молодости. Стоять на границе новгородских земель, имея строгий запрет даже на охоты, – такое испытание требовало выдержки, спокойствия и воли, то есть как раз того, что постоянно, изо дня в день, Андрей проявлять был не в состоянии. Он скучал, терзался, изнемогал в тоске, но все же как-то держался, пока не вернулся Сбыслав. На радостях начались бесконечные пиры, переросшие вскоре просто в попойки, которым странно молчаливый Сбыслав почему-то не препятствовал. А прежде, до поездки в Орду, мягко, но твердо не давал князю разгуляться. И неглупый Андрей это быстро подметил.

– По девице маешься?

– Нет у меня девицы.

– Ну, девицы всегда есть, – улыбнулся Андрей. – Тут неподалеку – сельцо, боярин стар и хлебосолен, а девки у него!.. На любой вкус.

Раньше и речи не могло быть ни о каком сельце: Сбыслав строго исполнял повеления Невского. А стоило ему уехать – и сельцо появилось. Только не появилось желания воспрепятствовать: угнетала его тоска, тяжесть на сердце и равнодушие. Отговаривался он вяло, и Андрею не составило труда уговорить друга.

Поехали с небольшой, умеющей помалкивать охраной. И хозяин угощал на славу, и красные девки подносили кубки с поцелуями, и не догадался никто, что Сбыслав целует женщину впервые в жизни…

И дальше было – тоже впервые в жизни, только не прибавило это Сбыславу радости. Не ощутил он порога, через который перешагнул, не почувствовал он ни нежности, на благодарности к той, которая помогла ему наконец-то стать мужчиной. Он почувствовал чисто физическое, телесное облегчение, а душа так и осталась в неведении, не присутствуя при этом, а как бы глядя со стороны, сквозь занавес тоски.

– Ну, как девка? Понравилась? – спросил наутро Андрей.

– Понравилась, – ответил.

И остались еще на неделю. Пока Будимир не отыскал их в этом сельце.

– Как посмел войти ко мне? – по-отцовски сдвинув брови, с гневом спросил князь Андрей.