Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья

Бату и Сартак уже ждали их с суровыми, непроницаемыми лицами. Но Невский поклонился только царевичу, понимая, что великий хан Золотой Орды присутствует здесь только как свидетель. Чогдар тут же подал ему меч, когда-то подаренный Сартаку, а Александр, взяв его, стал с другой стороны столика с серебряной чашей.

– Не горит трава без огня, не греется сердце без боевого друга, – торжественно произнес Бату.

Сартак вынул из-за пояса саблю в дорогих ножнах и через столик двумя руками протянул ее Невскому. Князь, приняв ее, тотчас же двумя руками протянул свой меч царевичу. Сартак, чуть выдвинув лезвие меча, поцеловал его:

– Пусть твое оружие отныне разит только наших общих врагов.

– Пусть твое оружие отныне разит только наших общих врагов, – эхом откликнулся Невский, в точности повторив все действия царевича.

Затем оба закатали левые рукава и протянули руки над чашей. Бату собственным ножом надрезал вену Александру, а Чогдар – Сартаку. Густая кровь закапала в чашу. Когда кумыс порозовел, Невский, как старший по возрасту, сделал первый глоток и протянул чашу Сартаку. В неторопливом, торжественном молчании они допили кумыс, и царевич впервые улыбнулся:

– Здравствуй, анда Александр.

– Здравствуй, анда Сартак.

И крепко, по-братски обнялись.

Двое ворот ставки ханши Туракины были распахнуты настежь, хотя стражу подле них не убирали. Во дворе с утра горели костры, над которыми висели огромные казаны, и ветер разносил грубый запах баранины далеко окрест, до самой Сыр-Орды. Мать великого хана монголов готовилась к большому приему.

Готовились и многочисленные гости: официальные послы, представители многих властителей зависимых, полузависимых и пока еще не покоренных монголами стран, цари, князья и ханы вассальных государств. От Желтого до Красного моря простиралась тогда власть степных владык – едва ли не самого малочисленного народа в собственной гигантской империи.

Князь Ярослав готовился к этой особо знаменательной для него встрече с раннего утра. Сегодня должна была осуществиться его вожделенная мечта, сегодня он должен был получить ярлык на великое княжение, не только подтверждающий главенствующее значение Владимирского княжества среди всех прочих русских княжеств, но тем самым и уберегающий Русь от распада и междоусобиц. Он воспринимал это как отпущение великих грехов собственной молодости, как очищение души, как знак особой милости Господа, которому усердно молился с ранним проблеском зари. Испытывая необыкновенное, праздничное оживление, старый князь весело распевал стихиры, не обращая внимания на суровое, замкнутое лицо родного сына, прижитого в истинной любви.

Несмотря на внешнюю суровость, Сбыслав был отчаянно пуст. Пуст до сухого стука, как гнилой орех с червивой сердцевиной. Он гнал из души все чувства, волей удерживая лишь последовательность собственных действий и не позволяя себе даже помыслить об их результате. Для него этот день должен был решить все. Во имя спасения Руси.

– Мы должны поторопиться, князь Ярослав.

– Но еще рано, Сбыслав. Негоже мне в такой день бежать поперед всех.

– Я хочу знать порядок. И сделаю так, чтобы ты получил ярлык в самом начале приема.

На самом-то деле он хотел поскорее увидеться с Орду, узнать, что тому удалось сделать, подтолкнуть его и направить. И еще ему хотелось, чтобы все уже кончилось, чтобы наступило завтра.

К счастью, они оказались не первыми. Это утешило самолюбие князя Ярослава и устраивало Сбыслава. Оставив князя в компании грузинских царевичей, он сумел быстро разыскать хана Орду.

– Ты сказал Туракине, что князь Ярослав через прелата Доменика поддерживает связь с Католической Церковью?

– Сказал, но она недоверчива. Как и ее сын великий хан Гуюк.

Это расстраивало все планы, но Сбыславу некогда было сейчас размышлять.

– Говорил с шаманом?

– Как велел мой брат Бату.

– Когда он скажет ханше о решении богов?

– Без совета с ним Туракина здесь не появится. Я лишился дорогого перстня, но шаман нагадает как надо.

– Скажи ханше, чтобы она сразу же вручила князю Ярославу ярлык.

– Сначала ей должны пропеть хвалу, – важно сказал Орду.

– Значит, после того, как пропоют! – резко оборвал Сбыслав.

Он кричал на чингисида: за это полагалась смерть. Но он уже ни о чем не мог думать. Он тронул камень, но камень не полетел вниз, а лишь чуть покачнулся.

Впрочем, внук Чингисхана воспринял резкость как нечто само собой разумеющееся. Как доказательство права молодого русского боярина говорить голосом самого Бату, а не просто отдавать распоряжения от его имени. И удесятерил старательность.

А приглашенные подъезжали и подъезжали. В огромном шатре стоял приглушенный гул голосов, но никакого движения не замечалось. Все держались своих мест, раз и навсегда определенных суровыми монгольскими офицерами. И, перетасовывая гостей по каким-то неведомым распоряжениям, они весьма деликатно вывели в первый ряд князя Ярослава еще до того, как вернулся Сбыслав.

– Почет оказали, – тихо торжествовал старый князь.

Сбыслав промолчал. Он уже приметил Карпини, стоявшего чуть ли не в последнем ряду, и сейчас размышлял, как же ему сделать то, что он успел придумать. Но тут взревели трубы, приподнялись крылья расшитого китайскими шелками полога, и четыре дюжих гвардейца внесли окованный листовым золотом трон, на котором важно восседала ханша Туракина. Следом шествовал надутый спесью Орду. Все присутствующие преклонили колени, трубы оборвали рев, и невидимый хор затянул хвалебную песню.

Наконец хор смолк. Туракина чуть повернула голову, украшенную осыпанной драгоценными камнями тиарой, и Орду почтительно склонился.

– Русский князь Ярослав! Приблизься!.. – торжественно, но очень уж громко возвестил он.

Ярослав поспешно и почему-то ссутулившись просеменил к трону, преклонил колено. Набеленное лицо ханши не выразило никаких чувств, будто и не было здесь ни старого русского князя, ни вообще кого бы то ни было. Сказала что-то Орду.

– Мать великого хана монголов ханша Туракина вручает тебе, князь Ярослав, ярлык на великое княжение в землях твоих! – прокричал Орду. – Властвуй, но всегда помни об этом часе!

Вновь пожалованный собственным званием Ярослав, кланяясь, удалился, облагодетельствованный и безмерно счастливый. Однако свое место отыскал не сразу, потому что Сбыслава нигде не было видно, а он в толпе запомнил только его. Однако его толмач и боярин вскоре появился, но не один. За ним, шаг в шаг, следовал посол Римского Папы Плано Карпини.

– Позвольте сердечно поздравить вас, ваше высочество…

Карпини, улыбаясь самой широкой из всех францисканских улыбок, говорил и говорил, но Сбыслав не слушал его. Они стояли в первом ряду гостей прямо против трона, на котором восседала недоверчивая сибирячка Туракина, и Сбыславу казалось, что он видит злой огонь в ее зеленых недобрых глазах…