Грегори Нормингтон - Корабль дураков

Что сказать о человеке, для которого дурость – ремесло? Который глупость свою напоказ выставляет, а мудрость держит при себе? Может быть, маска на посохе – ключ к пониманию его скрытой натуры? Или мы будем судить по наружности и примем как данность, что истинная уверенность в себе доступна лишь людям, которые не боятся напялить на себя дурацкий колпак? Шут – мудрец, а его шутовская маска – кривое зеркало в ярмарочном балагане, которое он выставляет перед Бытием.

У ног шута стоит на коленях РАСКАЯВШИЙСЯ ПРОПОЙЦА. Он здесь не самая популярная личность: когда кто-то блюет, сие возбуждает в нас нежелательное сочувствие с оттенком гадливости, и мы стараемся держаться от него подальше, как от больного заразной болезнью. А нашему пропойце и вправду отчаянно плохо. В животе у него все бурлит; все колыхается и клокочет и изливается в рвотных позывах наружу. Это явно не морская болезнь, ибо причины и так очевидны. Корабль стоит неподвижно, то есть беднягу тошнит не от качки, а с перепою. Да, именно так. Наш раскаявшийся пропойца, этот Фауст от алкоголя, уже достиг полуночи в сделке с дьяволом. Даже волосы у него, как больные – сальные и свалявшиеся. Судорожно вцепившись в канат, он перегибается через борт. Ему уже нечем тошнить, и все же ему удается выдавить из себя очередную порцию.

Отрава сидит у него внутри, и от нее надо очиститься.

Песня МОНАШКИ – приятное отдохновение от шумного блёва пропойцы. Ее почти блюзовые вибрато звучат чересчур сладострастно для григорианской монодии. И где она научилась играть на лютне? Ее пальцы импровизируют, выдают замысловатые вариации, украшают мелодию витиеватым узором, подобно розам-виньеткам в Часослове.

Кошачий концерт горлопанов не беспокоит монашку. Она знает, что ухо Господне всегда открыто, и Он отделит зерна подлинной песни от плевел нескладного ора. Может быть, ее пылкое рвение есть старание во славу Божью? Годы смиренного умерщвления плоти притупили порывы тела; да, да. Она вся – образец добродетели. Она никому не откажет в помощи – никому, кто нуждается в утешении и стремится к спасению души. Она никого не прогонит со своего гипотетического Рога. Ее милосердие воистину безгранично. Да, она истово молится за мирян, слабых плотью, хотя и знает в душе, что на их спасение надежды нет.

Еще один набожный человек на борту, МОНАХ, муж превеликой учености. Автор тринадцати теологических трактатов, сей гигант мысли почитает себя Атлантом, держащим Небо науки исключительно силой ума. Являясь страстным поклонником неологизмов, он знает при этом и множество малопонятных и невразумительных слов, каковые и употребляет к месту и не к месту. Подобно святому Франциску, он считает своим священным долгом защищать вымирающий и беззащитный язык, и в голове у него – заповедник, где привольно пасутся глоттальные эллинизмы. Астроном, химик, баснописец и физик – все Храмы Науки пред ним открыты. Его антигелиотропический разум не тянется к солнцу, но ищет тенистых уединенных аллей познания. В настоящее время он озабочен проблемой, как выразить участь людскую посредством математических формул. Он уже вывел Копрологическую Параболу. [ 5] У него также готовы Ромб Аппетита, Октаэдр Сомнения и Веры, и Эллипс Речи. Трапеция Секса пребывает на стадии чисто теоретических разработок.

Не исключено, что монах с одобрением отнесется к последнему из актеров этой странной «бессобытийной» комедии. ПЛОВЕЦ – непримиримый противник материальных благ, равно как и суетного тщеславия. Отвергая мирскую суету, он посвящает себя Размышлениям.

– Мир цепляется за материю, – провозглашает он. – В то время как я не впадаю в гордыню и не боюсь появиться на людях голым, аки червь. Покрой наряда не есть мерило достоинства человеческого.

Пловец не читает ученых книг, ему хватает и собственных смелых суждений. И он искренне убежден, что, внимая его монологам на самые разные темы, слушатели получают ни с чем не сравнимое удовольствие.

Пловец утверждает, что худшее для человека – подчиниться Двум Универсальным Законам: Всемирного Тяготения и Всемирной Скуки. (Тяготение есть избыток страха и меланхолии; Скука – центробежная сила космоса.) Весьма довольный явлению лодки, где на борту столько новых людей, он вновь и вновь предпринимает попытки завладеть их вниманием. Он весь горит нетерпением поделиться своею мудростью. Но прерывать песню – невежливо. И он дожидается своего часа, ибо знает, что всякая песня когда-нибудь умолкает.

И воистину так: музыка и голоса затихают, вся честная компания вновь впадает в бездействие. Корабль дураков погружается в тишину, и только флаг высоко на мачте хлопает на ветру. Пользуясь этим удобным случаем, пловец откашливается в кулак. И вот тогда пассажиры перегибаются через борт и видят, что, оказывается, у них есть попутчик…

– Дамы и господа! Сразу оговорюсь, что я цепляюсь за вашу лодку не как паразит, но стремлюсь быть полезным и буду всячески рад оказать услугу. (Может быть, бросите мне сюда горсточку вишен? Уж больно вид у них аппетитный. Премного благодарен.)

Компания молча таращится на сие нагое явление. Явление же набивает полный рот вишни, чавкает сочной мякотью и вытаскивает изо рта обезглавленный черенок. Потом выплевывает косточки, аккуратно проталкивая их языком между губами: плюх-плюх-плюх – говорят они, падая в воду. Пловец знает, чем позабавить публику.

– Ваша песня закончилась, – говорит он наконец. – Но борьба продолжается.

Монах: Какая борьба?

Пловец: С врагом.

Монашка: С Сатаною?

Пловец: Со скукой. А то, похоже, мы просто стоим на месте и вообще никуда не движемся.

Последняя реплика натыкается на угрюмые взгляды. Пловец поспешно продолжает.

– Мне всегда нравились повести и истории, – говорит он. – И не только развитие сюжета или счастливый конец. Я люблю сам процесс рассказа: ритм, настроение – вот что меня занимает.

Но компания на корабле не прониклась словами пловца, ибо им интереснее содержимое кубков и фляг.

Пловец (кричит): Благородные рыцари и прекрасные дамы! Обреченные поиски ускользающего Грааля!

Шут: gezundheit. [ 6]

Пловец: Но я устал от высокой романтики. Так что не будем о рыцарстве – как сие согласуется с вашим жизненным опытом?

Пловец, довольный, что его все-таки слушают – хоть и вполуха, – спешит продолжить:

– Не хотите ли передохнуть от избитых затей и придумок и послушать историю поистине необычную?

Певцы-горлопаны: Ладно, дружище, уговорил. Валяй.

(Шут: Что можно выдумать нового и необычного, когда все давно придумано?)

Пловец: С превеликим моим удовольствием. Дайте мне только глоточек эля, и я начинаю.