Грегори Нормингтон - Корабль дураков

Мне показалось, что ближайший ко мне луч тихонько гудит – нет, не гудит, а поет, как поет хрустальный бокал, если провести по нему мокрым пальцем. Я осторожно протянул левую руку и провел в воздухе поперек луча. Ничего. Ни малейшего жжения. Я повертел рукой в полосе света, рассматривая ее со всех сторон. И вдруг увидел у себя на ладони – в случайном сплетении теней и линий – лицо брата Эридуса, Его голова по размерам была не больше, чем шиллинг; он смотрел на меня с моей левой ладони и скалил зубы. На зубах у него была кровь. Он слизнул ее языком. Потом осторожно ощупал руками свое лицо. Наверное, я должен был испугаться. Но мне вдруг стало смешно. Подобно какому-то нелепому божеству, я держал в руке человеческую душу.

И тут я понял, что каждый луч был как бы смотровым отверстием, позволяющим видеть, что происходит в других частях Башни. Я видел знакомые комнаты и коридоры, и совсем незнакомые мне места – я видел их глазами горшков и кастрюль, сквозь зеркала и маятники часов, сквозь канделябр над столом в трапезной. В данном случае мои руки действовали как холщовые экраны, на которые проецировались картинки, и я наблюдал за потайной жизнью Башни, оставаясь незамеченным для объектов моих наблюдений, если таковые объекты присутствовали. Большинство комнат были пусты, большинство дверных проемов, пусть даже и хорошо освещенных, вмещали в себя лишь туманную дымку – я так и не понял, были это затененные стекла, или в комнатах и вправду клубился туман, и это были помехи при передаче изображения. Но зато мне очень ясно показали мою спальню, где вовсю шла уборка. Все уборщики были очень похожи на того слугу, которого я вспугнул в ночь, когда меня лихорадило. Мне приходилось напрягать глаза (фигурки были не больше личинок у меня на ладони). Я видел, как эти несчастные детишки снимают белье и матрас у меня с постели. Я закричал, чтобы они прекратили, но они меня не услышали. После уборки они, похоже, принялись за дезинфекцию. Окурив спальню какими-то лампами с горящими благовониями, они стерли последние следы моего пребывания в той комнате. Как будто я был какой-то опасной инфекцией. Но мне было уже все равно. Они лишь подтвердили то, что я уже знал и так. Что этот этап моей жизни закончился.

И все же эта моя бесполезная, в сущности, власть приводила меня в восторг: вуайерист во мне ликовал, неожиданно обретя этот всевидящий глаз. Вот, например, брат Людвиг втирает какую-то мазь в лодыжку. Вот брат Нестор, голый до пояса, умерщвляет плоть, бичуя себя молотильным цепом. А вот, посмотрите на это: лежит старый Эп, а над ним суетится брат Греда. Греда снимает глазную повязку. Из глаз брата Эпа сочится тягучая жидкость, похожая на яичный белок.

Я в ужасе отвернулся и случайно влез правым ухом в луч света. И сквозь этот вощеный канал – задев барабанную перепонку, которая ударяет по молоточку, который бьет по наковальне, которая стучит по стремечку, которое щекочет улитку, которая раздражает стенки лабиринта, который передает вибрацию нервам, которые питают мозг, так что он работает без остановки, – прошел разоблачительный звук.

– Как я буду теперь играть? – причитает брат Эп. – Как я буду играть?

Но Греда не утешает его. У него вырывается долгий, протяжный, печальный стон.

Я отшатнулся, зажав ухо рукой.

– Я увидел достаточно! – закричал я в темноту. – А сейчас мне бы хотелось уйти, если никто не против!

К кому я обращался? Уж конечно, не к Богу. Если бы мне пришлось выбирать между жестоким и непостижимым Наличием и жестоким и непостижимым Отсутствием, я бы выбрал второе.

Впереди – если здесь можно было говорить о каком-то направлении – показалась прожилка цвета, прореха в сплошной темноте. Узкая полоса постепенно раздвинулась в прямоугольник, а потом – в квадрат оранжевого свечения. Когда мои глаза, уже привыкшие к темноте, вновь обрели способность видеть, я понял, что это лаз. А потом я увидел книги. Целую стену книг. Нет, только не это! Я буквально прирос к полу. И лишь появление карлика (сначала – шаль, потом – призрачно красные глаза) вывело меня из этой самоубийственной прострации. Если б не он – если б не карлик, – клянусь, я бы не сдвинулся с места, а потом кто-нибудь подобрал бы мои истлевшие кости.

– Кто ты? – спросил я. – Чего тебе от меня надо?

На этот раз карлик не убежал. Он подошел к самому краю лаза, так что он меня видел, а я его – нет. Мне это вовсе не нравилось, о чем я ему и сказал, в выражениях крепких и сочных. Карлик ответил мне – то есть, наверное, он мне ответил, – на каком-то невразумительном жаргоне. Я высунул язык и изобразил неприличный звук, как будто кто-то испортил воздух. Карлик меня передразнил. Я сделал рукой неприличный жест.

И снова зажегся свет.

Проход в новую библиотеку был не таким низким и узким, как все предыдущие, и я пролез в него без труда. Пол покрывал толстый ковер. Такой мягкий! Я смотрел на него и не верил своим глазам. В Башне не было ни одного ковра, и я уже стал забывать это приятное ощущение мягкости под ногами. Карлик снова заговорил – я не знал этого языка, но он показался мне смутно знакомым: такое бывает, когда ты пытаешься что-то вспомнить, и вот оно вертится в голове, но все равно никак не вспоминается. Я украдкой поглядывал на него, дивясь на его уродство. Он развел руками, указывая на стены, где были не только книги, но и орудия и инструменты всех известных наук. Многогранник, представляющий геометрию; механические приспособления для использования в домашнем хозяйстве; столярные и плотницкие инструменты; весы; колокольчик; магический квадрат на шестнадцать полей с числами, сумма которых в каждой строке, в каждом столбце и на главных диагоналях равнялась тридцати четырем. Была там и пустая шкатулка со стеклянной передней стенкой. Когда я сполна удовлетворил свое любопытство, карлик сделал мне знак, чтобы я подошел к письменному столу. Я послушно подошел к столу и уселся – какие удобства! – в мягкое кресло. [ 39]

– Это Библиотека Мастера! – воскликнул я, и карлик согласно кивнул. – А это дверь. Прямо передо мной. Самая обыкновенная дверь, широкая и по росту! Что еще человеку нужно?! (На самом деле я человек скромный, и запросы у меня тоже скромные.) Я потер руки хозяйским жестом и опустил их на стол, задев пальцами свиток, запечатанный восковой печатью. Я смотрел на свиток. Карлик смотрел на меня. Я взял свиток в руки. Рядом с печатью было написано одно слово, простое слово: Novicius – новицию, или «новичку».

– Нет, это не мне, – тупо проговорил я. – Не может быть, чтобы мне. – Но альбинос уже выскользнул в приоткрытую дверь, и как я ни возмущался, он не вернулся обратно. Я пожал плечами и сломал восковую печать. С тех пор прошло много лет, но когда я вспоминаю об этом мгновении, мне представляются саркофаги: как я сдвигаю тяжелые крышки и вдыхаю прах мертвых Мастеров. У одних тел еще различимы порезы поверх запястий, где ритуальный нож проложил свои смертоносные борозды; у других между глазниц есть еще одна дырка со сколотыми краями.