Александр Немировский - Пурпур и яд

Копьями бились они. Медь на груди их звучала. Но поскользнулся Олфак, и направил копье свое эллин в бок неприкрытый спасительной медью, и проколол он Олфака, и мрак осенил ему очи.

Видя гибель царя, синды пустились в бегство, думая скрыться в степи. Но их ждали свистящие стрелы тех, кого спрятал в кустах мудрый Неоптолем. Стрелы разили врагов. Лед обагрился их кровью. И ни один не ушел, не скрылся от грозной судьбы.

И ликовал Посейдон во дворце своем светлом хрустальном, сидя в кругу нереид. Выл от злобы Папай в засыпанной снегом пустыне, в диких Рифейских горах, где-то у края земли.

Феодосия пала на третий день осады. Диофанту не пришлось прибегать к таранам и пользоваться амфорами с земляным маслом. Феодосийцы сами открыли ворота, предварительно перебив небольшой скифский отряд. Не меньшей удачей было то, что удалось захватить четыре триеры, стоявшие в гавани с начала мятежа. В распоряжении Архелая, сопровождавшего Диофанта, оказался флот. Он набрал экипаж из бывалых феодосийских моряков, посадил на палубы несколько сотен рвавшихся в бой понтийцев и, принеся жертву Ахиллу Понтарху и Артемиде Навархиде, отчалил от берега.

Диофант провожал взглядом паруса, пока они не скрылись. Только после того он дал знак выступать. Стратег понимал, что путь до Пантикапея проходит в местах, где враги могут устроить засаду.

На третий день пути понтийцы достигли места, откуда слева был виден Понт, а справа Меотида. Здесь и произошла решительная битва.

Савмак с осени готовился к наступлению. Он перерезал часть перешейка глубоким рвом, видимо опасаясь натиска конницы. В месте, оставшемся свободным, он поставил своих лучников и копейщиков.

Диофант двинул на них гоплитов. Они шли, выставив щиты и копья, густым строем. Воины задних рядов положили копья на плечи передних. Грозно сверкала медь доспехов, колебались перья на шлемах.

Скифы сражались с отчаянием обреченных. Их стрелы и дротики остановили понтийцев и заставили их откатиться. Но в это время ударили воины Архелая. Они успели высадиться близ Пантикапея и незаметно проникли в тыл к скифам.

Савмак бился в окружении своих друзей, тех, кто вместе с ним входил в Пантикапей и брал дворец Перисада. Стрелы и копья разили то одного, то другого, но сам Савмак оставался невредимым. Скифам это могло показаться чудом, но все понтийцы знали приказ Митридата: доставить живым. И хотя эта задача показалась Диофанту более легкой, чем первое задание — «победить и сделать друзьями», — стратегу пришлось приложить немало усилий, чтобы метко брошенное копье не оборвало жизнь царского побратима.

Видя, что он один, Савмак занес меч, чтобы вонзить его себе в грудь, но что-то тяжелое обрушилось ему на голову…

Савмак очнулся на корабле. Пол под ним качался и дрожал. В темноте трюма нельзя было ничего различить, но слух улавливал равномерный всплеск и скрип. Он понял: враги сохранили ему Жизнь, чтобы насладиться его позором. Савмак рванулся и упал, отброшенный назад. Его ноги и руки в оковах. Так держат рабов перед тем, как вести их на казнь.

Пленник уткнулся головой в песок, бывший балластом. Он ощутил его холодную влажность. Такой будет и земля, что укроет его тело. Скрипели уключины. Трюм был темен, как судьба.

Митридат метался из угла в угол. Никогда еще его не видели таким разъяренным. В голосе звучало искреннее негодование и боль: Диофант заковал его побратима и привез в Синопу как раба.

— Я всегда любил тебя, как брата, — бросал царь Савмаку, угрюмо и недоверчиво следовавшему за ним взглядом. — Я не хотел власти над Боспором. Это была воля Перисада. Я не собирался ссорить тебя с Палаком. Твой народ сам решит, кому царствовать в Неаполе.

Лицо Савмака прояснилось.

— И ты не посылал Диофанта в Неаполь?

— Клянусь богами! У меня не было этого в помыслах. Я приказал Диофанту лишь защищать Херсонес.

Он протянул руку, и Савмак увидел след от меча.

— Мы с тобой побратимы! — сказал Митридат. — Но я хочу, чтобы побратались паши пароды, пролившие кровь в степях, чтобы враги понтийцев были врагами сколотов, а враги сколотов — врагами понтийцев. Я пошлю свои войска, чтобы разбить сарматов, отнявших у вас Великую степь. Вы снова разобьете свои шатры в Герросе, где высятся курганы ваших царей. — Митридат положил руку на плечо побратима. — Возвращайся в Неаполь! — В голосе его звучал призыв и уверенность. — Корабль стоит в гавани. Видишь, как алеют его паруса? Это синопида, краска моей страны, подобная пурпуру, цвет крови, соединившей нас.

В тот день, когда подаренный Савмаку корабль поднимал якоря, в повозке, запряженной мулами, победитель скифов покидал Синопу. Решение царя было неожиданным для всех, кто знал, кем был Диофант для Митридата. Ведь именно он спас его от козней врагов, скрыл в горах, отправил в Пантикапей. Ему он был обязан властью над Боспором, победами над скифами. Что это? Неблагодарность? Зависть к чужому успеху?

Так думали все. Но Диофант знал истину. Он сделал все, чтобы возвысить Митридата и дать ему власть над Таврикой. Но он не приблизил его ни на шаг к той цели, которую поставил царь: «Победить скифов и завоевать их дружбу», к цели, которая диктовалась противостоянием Риму.

«Я исходил из логики простой выгоды, из того элементарного расчета, который доступен каждому и может показаться единственно верным. Я не понял сокровенной тайны политики, ее глубочайшей, скрытой от поверхностного взгляда формулы: дружба с побежденным требует жертвы. И жертвой должен стать победитель! Митридат вывел эту формулу из жизни, из тех уроков, которые дала ему она. Жертва была предрешена уже тогда, когда Митридат избрал меня полководцем и послал против скифов, когда он подавил желание возглавить войско и добыть первые трофеи своими руками. Каждая моя победа была шагом к этому пути».

Повозка мерно покачивалась. Скрипели колеса. Мулы лениво перебирали ногами по каменистой дороге. Синопа осталась за холмом. Жизнь Диофанта теперь принадлежала истории.

Митридат вглядывался в перстень. Прощаясь, Диофант рассказал его историю, и хотя она объясняла, почему эллин не оставил дар старого ювелира себе, чувствовалось, что Диофант навсегда отрезает нити, которые связывали их.

Это был портрет того года, когда Митридат вернулся в Синопу, и в честь этого сделана золотая монета с его изображением. По ней резчик сделал гемму. С тех пор прошло пять лет, и они принесли взору Митридата ту ясность, о какой прежде он не мог и мечтать. Пусть грустно расставаться с самим собой и с теми, кто прежде тебя окружал. Но ведь это закон жизни: деревья меняют листья, а цари — друзей.