Александр Немировский - Пурпур и яд

Митридат положил руки на подлокотники. Трон осел под тяжестью его тела. Львиные лапы ножек впились в пол.

Сотни посетителей сменились на этом месте. Здесь они стояли, падали на колени. Это были цари, послы, перебежчики, слуги. Одни вызывали любопытство, другие — раздражение. К третьим царь был равнодушен. Но, кажется, этот юноша пробудил у Митридата живую симпатию. В его смуглом, с широко раскрытыми глазами лице было что-то трогательное и внушающее к себе доверие. И имя его, означавшее «Благой», удивительно к нему подходило.

— Продолжай, Хрест! — приказал Митридат.

— Отец не болел. Смерть была настолько внезапной, что подозревают действие яда. Завещание, найденное в храме, передавало власть Никомеду Филопатору.

— Кажется, он воспитывался в Риме?

— В Капуе, государь. Но два года назад брат вернулся в Никомедию. Его сопровождал целый эскорт ростовщиков. Все это время они ссужали ему деньги, поощряя пороки. Мне пришлось покинуть дворец, где отец воспитал меня, как сына и свободного человека. Я жил в Эфесе, кормясь трудом рук своих. Узнав о смерти отца, я пришел к тебе.

— Чего же ты хочешь?

— Справедливости! Однажды я уже пытался добиться ее у римлян. Это едва не стоило мне жизни. Меня обвинили в том, что я покушался на жизнь проконсула.

— Так это был ты? — воскликнул Митридат. — Я слышал об этом странном случае.

— Меня спас секретарь Аквилия Эвмел. Он же посоветовал обратиться к тебе.

Митридат задумался. В годы его младенчества на орхестре жизни ставилась та же трагедия. Теперь ее представление возобновлялось. Невидимыми руками на свет вытащены запыленные маски и розданы новым актерам. Маску Аталла получил Никомед, сын Никомеда. Маска Аристоника вручена этому юноше. Неужели и исход должен быть прежним? Вифиния превратится в римскую провинцию? Никомедия станет вторым Пергамом? Но ведь актеры свободны в своих действиях, и опыт отцов может чему-нибудь научить?

— А где твои гелиополиты? — спросил Митридат.

Хрест поднял глаза. В них сквозило недоумение.

— Я хочу знать, — пояснил Митридат, — на что ты надеешься?

— Мое войско — ненависть к Риму! — воскликнул юноша. — Стоит объявить, что я изгоню римлян, и под мои знамена станут тысячи. Я освобожу рабов и дам им оружие.

«Так же поступил Аристоник, — подумал Митридат. — Именно это напугало отца, пославшего против гелиополитов войско».

— Я помогу тебе, Хрест! — молвил Митридат с неожиданной решимостью. — Я изгоню твоего брата и отдам Никомедию тебе. Ты будешь властвовать над проливами!

Отпустив юношу, Митридат сжал руками виски. Никогда он еще не выходил за пределы Понта — круга, предназначенного рождением. На родине Хреста начинался другой, не знакомый ему круг земель — Великого моря. Где-то в его центре — город с коротким и рокочущим именем Рим, а на противоположном краю, у Столбов Геракла, начинался колоссальный и вовсе неведомый круг, прозванный Океаном. И весь мир представал Митридату цепью из этих кругов или колец. Настала пора преодолеть пространство между малым и средним кругом.

Невнятный шум голосов сливался с ревом разбушевавшегося Понта. Непогода не удержала синопейцев, еще с вечера заполнивших дворцовую площадь. Горели факелы, озаряя встревоженные лица и раздуваемые ветром гиматии. Не спал и дворец. Его окна были освещены и смотрели во мрак, словно глаза какого-то чудовища.

Слух об исчезновении Митридата распространился по городу с такой быстротой, словно птицы разнесли его на своих крыльях. В это трудно поверить! Если пятнадцать лет назад царь бежал от врагов, то что заставило его покинуть свой дворец теперь, когда его окружают друзья, когда он обладает землями вокруг Понта Эвксинского? В его руках Боспор! Скептухи Колхиды и правители мосхов платят ему дань! Царь скифов Палак, ставший другом, шлет всадников!

И все же Митридат исчез. Его не видели на церемонии выхода богини Ма в храме Команы. Посол парфян, которому была назначена встреча, покинул Синопу, не повидав Митридата.

Неизвестность заставляет предполагать худшее. Кто-то уверял, что Митридат отравлен римлянами, не забывшими об унижении своего посла. Толпа двинулась ко дворцу, чтобы увидеть Митридата или узнать о его участи.

К синопейцам вышла Лаодика. Ветер рвал диадему с головы, и она пыталась удержать ее рукой. Призывая подданных к спокойствию, царица объяснила, что супруга заставили удалиться обстоятельства, которые должны остаться в тайне.

Наполовину успокоенная этим сообщением, толпа расходилась по домам. Еще в юности царь исчезал на семь лет. Сколь долгим окажется его новое отсутствие? И каким будет правление этой второй Лаодики?

Возвратившись в свои покои, царица отослала слуг. Она открыла ларец с письмами Митридата. В них она искала разгадку бегства. В первых письмах страсть и нежность сменяли друг друга. А потом пошли папирусы, похожие на приказы: «Сделай», «Позаботься». Последнее письмо было в том же стиле: «Должен удалиться. Советуйся с Архелаем».

Появление херсонесита в синопском дворце поначалу прошло незамеченным. Мало кто знал о его подвигах в скифских войнах. Но недавнее назначение на должность верховного жреца Ма привлекло к Архелаю всеобщее внимание. Эллин — владыка Команы! Это неслыханно! Персидские и каппадокийские вельможи называли Архелая «бегуном», вкладывая в это слово презрительный оттенок. Эллинские торговцы и владельцы кораблей восторженно цокали языками:

— О наш быстроногий Ахилл! Кто тебя обгонит?!

«Я должна считаться с этим сыном ювелира», — с горечью думала царица.

Обида наполняла все ее существо и, не находя выхода, излилась слезами.

— Мама! — услышала она тоненький голосок.

Лаодика оглянулась. К ней тянулся Махар, гибкий, как тростинка.

— Мама, кто тебя обидел?

— Почему ты не спишь, сын мой! — сказала она строго. — Солнце еще не встало из-за гор. Злые духи бродят по земле.

— Они похитили моего отца? — робко спросил мальчик.

— Твой отец покинул нас сам! У него много дел! Он царь!

— А я не оставлю тебя, когда сделаюсь царем. Мы будем вместе, как Диоскуры.

Лаодика улыбнулась. Детская ласка растопила ее сердце.

— Так говорят все сыновья, — сказала она, поднимая ребенка на колени.

— И отец говорил это тоже своей матери?

Лаодика вздрогнула. Лоб ее покрылся холодным потом.

— Мама! Что же ты молчишь? Мама!

Несмотря на день, ливший мелким осенним дождем, в гавани Эфеса было людно. Толпа окружила какого-то человека лет тридцати пяти. Стянутые ремешком волосы открывали шишковатый лоб, придававший ему сходство с известным изображением Сократа. Чем он привлек всех этих людей, терпеливо стоящих под дождем и не замечающих сырого и холодного ветра? Нет, это не гадатель, раскрывающий будущее за драхму, не моряк, рассказывающий басни о сиренах и сталкивающихся островах. Судя по всему, ото философ, собравший ценителей благородного искусства слова, тех, кто предпочитает беседу грубым удовольствиям невежд.