Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1

Их было три: один, другой и третий,

И шли они в кильватер без огней.

Лишь волком выл в снастях разгульный ветер,

Да ночь была из всех ночей темней…

Песня старая-старая и размеренная, как плеск осенней Балтики девятнадцатого года. Только как изменился с тех пор минный унтер-офицер Антошка Мацута — председатель судового революционного комитета эсминца «Гавриил»! В ту осень, выполняя приказ Реввоенсовета, уходили в штормовую мглистую ночь миноносцы «Гавриил», «Константин», «Свобода». И бравый балтиец Мацута пил в кубрике кипяток, закусывая черствой горбушкой. Облизывали палубу волны. Обхватывая крепкие шеи матросов, вихрились ленты бескозырок, — уходили в море миноносцы.

Взгляни наверх: ты видишь этот клотик,

Его в ту ночь не видел я, браток.

И по привычке было сердцу ёкать,

И, как всегда, варился кипяток…

Но каждый раз, когда доходил боцман до того места, где говорилось о гибели «Гавриила», он замолкал, обрывая песню на середине. В памяти сохранились только взрыв да ветер — страшный ветер балтийской осени… Восемь часов плыл тогда Мацута в ледяной воде. И когда выбрался на берег, то погрозил на запад посиневшим кулаком: «Я вам за революцию, за корешков погибших башку оторву, сволочи!..»

— Эх, да что там вспоминать! — часто говорил себе Антон Захарович. — Давай-ка лучше спать, старуха, спать. Ты ложись сегодня к стенке…

Молодости не повторишь. Остались от прежнего только старая бескозырка с надписью «Гавриил», волнующие воспоминания да еще как живое свидетельство о боевом прошлом — отставной боцман с «Рюрика» Степан Хлебосолов. Но и с ним Антон Захарович тут как-то недавно поругался. Из-за чего поругался — шут его знает! — из-за пустяка какого-то.

— Эх, жизнь моя, жизнь! — вздыхает Антон Захарович, и рядом с ним толстая суровая жена вздыхает тоже. Вздыхают старики — не спится им обоим…

Случайная мечта — уехать по яблоки — еще оставалась у него в резерве, и однажды он обозлился на жену:

— Помнишь, пришли мы из рейса, а ты каркать мне стала: на бережок да на бережок… Не хочу я на бережку сидеть — поедем по яблоки!

Тетя Поля молча убирала со стола посуду. Последнее время она позволяла говорить мужу что угодно, а сама старалась отмалчиваться, не перечила ни в чем, не утешала, не сетовала и даже как будто присмирела.

— Обидели меня здесь, — снова заскулил Антон Захарович. — Не нужен стал…

И вдруг случилось то, чего боцман никак не ожидал. Жена прекратила убирать посуду и, шлепнув по столу кухонной тряпкой, строго прикрикнула:

— А ты не скули!

Мацута испугался. Его родная Поленька снова стала той безжалостной на слова теткой Полей, которой побаивались в порту даже капитаны. Антон Захарович, получивший за последнее время в доме какую-то власть, опять почувствовал себя слабым, робким, целиком зависящим от жены.

— Да я что же, Поленька. Я тут ни при чем… Может, и правда — уехать нам с тобой по яблоки?

— Трепло ты старое! — набросилась на него жена. — Язык-то у тебя, что швабра, которой гальюны драют. Молчал бы уж, коли сам виноват… Другие-то — эвон как! — горло за себя перегрызут. А тебе что ни скажи — все ладно. Люди как люди, только ты у меня — черт драповый! Борода выросла, а ума и с накопыльник не вынесла… А ну, выметайся отсюда, не мешай со стола убирать!

— Я не виноват, Поленька. Что же делать?

— А вот что: вставай и одевайся.

— Куда? — испугался боцман. — Что ты задумала, старая?

— Забирай свои бумаги, грамоты, характеристики — все забирай и пойдешь к самому что ни на есть старшему морскому начальнику.

— Да ты что, с ума рехнулась? — набрался храбрости боцман. — Ни с того ни с сего мне идти к контр-адмиралу. Ведь это по его приказу меня отчислили, а я опять приду к нему навязываться…

— Ты ему не навязываешься, ты воевать идешь!

Собравшись с духом, Антон Захарович отрезал:

— Не пойду! Не могу, хоть убей.

— Ах вот как! Ну, ладно…

Это было сказано таким тоном, что боцман растерялся:

— Поленька, я схожу, только из этого ничего не получится. Ведь приказ…

— Конечно, — заявила жена, — если будешь там дрожать как осиновый лист, ничего не получится. Ты требуй! Да не вздумай выпить для храбрости, я тебя тогда…

— Что ты, Поленька, у меня и денег-то нету. Все тебе до копейки отдал.

— У тебя и нету, да ты найдешь. На что доброе — так у вас, мужиков, никогда не хватает, а бельма-то свои залить — вы это всегда сумеете.

— Ладно, ладно, Поленька, я схожу!..

Боцман был рад, что весь этот разговор закончился хоть так, а не иначе, и он ушел… Однако в этот вечер он совсем не вернулся домой. Не вернулся он и на следующий день. В доме появилось гнетущее, затаенное беспокойство. Наконец прошло трое суток — Антон Захарович не возвращался. Куда он ушел, к кому обратиться — Полина Ивановна не знала. «Куда же он делся, проклятый? — думала она. — Может, и впрямь уехал по яблоки?..»

— Тетя Поля, — беспокоилась Аглая, — уж не случилось ли чего с ним? Может, в милицию заявить?

— Ну да, с ним случится! — отмахивалась боцманша. — У какой-нибудь бабы застрял. Что я их, мужиков-то, не знаю, что ли?

Говорила так, хотя твердо знала, что ее мужу никогда в жизни не приходилось «застрять у бабы». И вот, уже на четвертый день, Женечка вбежала в кухню и крикнула:

— Идет, дядя Мацута идет… Поливановна, я в окно видела — твой дядя Мацута идет!

— Слава богу, — перекрестилась тетя Поля. — Вот я сейчас его встречу, шаромыжника…

Она взяла полотенце и, свернув его крепким жгутом, вышла на лестницу. Снизу уже доносилось характерное стариковское покашливание, знакомые шаркающие шаги. «Сейчас я его, — заранее предвкушала удовольствие мести Полина Ивановна, готовясь хлестнуть побольнее. — Он у меня сразу забудет, как это домой ночевать не ходить…»

В пролете лестницы показались офицерская фуражка и золотые полоски погон на плечах. «Кхе-кхе», — кашлянуло под новенькой фуражкой, и Полина Ивановна предусмотрительно отпустила жгут, сделав его послабее. «В каких же это он чинах, проклятый? — думала она. — Не дай-то бог ударить по адмиралу!..»

Антон Захарович остановился внизу, по лицу своей жены обо всем догадался и пристыдил ее:

— Нехорошо, мать моя, встречаешь. Идет, понимаешь ли, мичман советского флота, а ты… Ну-ка, покажи, что ты там за спиной у себя прячешь?

— Иди, иди уж сюда, старый, покажись мне в новом-то! — сказала Полина Ивановна, небрежно тряхнув полотенцем. — И ничего я за спиной не прячу. Просто вот посуду перетирала, да и вышла тебя встретить…

Последняя спичка

Ветер с ревом прошелся над крышей кордона, забился в трубу и выбросил из печурки на пол золу и раскаленные угли. Пауль Нишец, кашляя от дыма, вымел угли за порог, сказал: