Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1

— Слушай, Карл, я знаю точно: у нас еще должен был оставаться яичный порошок. Где он?

— Что ты пристаешь, Пауль? Мы его уже давно прикончил и…

Ефрейтор передернул обвислым носом.

— Врешь! — крикнул он. — Наверное, опять слопал без меня. Стоило тебе учиться в университете, чтобы потом воровать у своих же товарищей. Ты плохой солдат!

Карл Херзинг вяло зевнул в ответ:

— Ну что ты кричишь, Пауль? Я говорю — не брал. Лучше сходил бы открыл шлагбаум. Опять идут машины.

Ефрейтор вышел, сердито хлопнув дверью.

Контрольно-проверочный пункт центрального шоссе, ведущего к фронту, находился на развилке двух дорог: одна из них вела на Киркенес, другая — в глубь Норвегии, к Нарвику. По шоссе день и ночь двигались машины: туда — наполненные снарядами и провизией, обратно — забитые ранеными и обмороженными.

Промычали клаксоны, что-то крикнули шоферы, и машины, взвыв моторами, ушли дальше.

Ефрейтор Нишец вернулся, весь залепленный снегом.

— Ну и погодка! Запиши, Карл: три машины из Каутокайно прошли мимо кордона на Петсамо. Номер пропуска 14—78! Проклятая служба!

Ефрейтор сел, вытянул ноги. Прицелился на кирпич печи с отметинкой. Плюнул. Попал.

— Шоферы говорят, Карл, что в нашем районе должен скрываться какой-то красный. Как ты думаешь, он не постучится к нам ночью?

Карл прислушался к вою ветра над крышей, зябко поежился:

— Прежде чем он успеет попасть к нам, он замерзнет в тундре, этот красный. Сейчас не только люди, даже звери спят в норах…

Хлестала в окно метель. Трещали в печи дрова. Звенели стекла. Едва слышно доносился шум морского прибоя.

Ефрейтор сказал:

— Карл, хоть ты и плохой немец, но ты умный немец. Скажи, как случилось, что мы, которые открыли парад в Афинах, прошли баварские и австрийские Альпы, одним парашютным броском захватили Крит, мы, которых фюрер назвал «героями Крита и Нарвика», теперь сидим в этой дыре и — ни вперед, ни назад… Что случилось с нами?

Карл встал. Тусклый свет вырвал из сумерек его лицо, обрюзгшее от сна и безделья. Постепенно лицо оживало, глаза егеря заблестели.

— Возьми свою каску, ефрейтор, — глухо сказал он. — Посмотри! К ней прикреплен эдельвейс — любимый цветок моего фюрера. Да, фюрер назвал нас «героями Крита и Нарвика», нас, горных егерей генерала Дитма. Мы прошли всю Европу, но не по низинам, а по горным кручам, где росли любимые цветы фюрера. Пусть я плохой немец, но ты — трусливый немец!.. Генерал Дитм ясно сказал в своем приказе: «Именно здесь, в Заполярье, мы должны доказать русским, что немецкая армия существует и держит фронт, который для красных недостижим…»

— Ты, Карл, даже после Сталинграда веришь в это?

— Я верю в гений фюрера… Это он меня, очкастого студента Лейпцигского университета, бросил в болотные солдаты. Я тогда еще ничего не понимал, кроме римского права. Я роптал на судьбу, я хотел есть, я кашлял по ночам в сырых бараках. Но это было еще только начало. Потом фюрер снял с меня очки и дал мне винтовку. Вместо Цицерона, Светония и Тацита я стал читать Ницше, Фихте и «Майн кампф» Гитлера. И я понял: да, у немецкой нации есть миссия. Фюрер был прав!.. А когда я с тобой, Пауль, пил вино уже в Афинах, ел критский виноград и жрал дармовые анчоусы в Осло, я окончательно убедился, что ради этого стоило осушать болота, голодать и мерзнуть!..

— Ты только тогда и оживаешь. Карл, когда говоришь об этом или о женщинах. Да… — Ефрейтор улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. — А вино в Греции нехорошее, словно деготь. Во Франции вина лучше.

Карл Херзинг неожиданно расхохотался.

— Ты чего?

— Никогда не забуду, как лягнул тебя мул, когда нас послали ликвидировать конюшни греческого короля.

— А-а, вот что ты вспомнил!.. А ты не забыл, Карл, долговязого Курта из третьего батальона?

— Кстати, где он сейчас, этот долговязый Курт?

— Погиб под Мурманском. В самом начале.

— Хороший был парень. Сорвиголова! А ты помнишь, Пауль, фельдфебеля Мидтанка?

— Как же! Помню. Он, кажется, погиб на Рыбачьем, во время штурма хребта Муста-Тунтури. Они с ефрейтором Лосцем прижали к скале одного красного, и он всадил штык в брюхо Мидтанку так глубоко, что потом…

— Варвары! — перебил его Карл. — Ну и что они сделали с этим русским?

— Ничего. Он подпустил к себе наших тирольцев поближе и, схватив их, как котят, за шиворот, прыгнул в ущелье на камни…

— Еще раз варвары! Человек культурной нации, как мы, никогда бы так не поступил. На это способны только дикари… Ну, ладно, Пауль, хватит. Кому-то из нас надо идти в город за продуктами. Я идти не могу: колол дрова и ушиб ногу.

— Как тебе не стыдно, Карл! Я ходил уже несколько раз. Притом ты же знаешь, у меня в такую погоду болят раны.

— Раны? Они есть у меня тоже.

— У тебя их меньше.

— Зато у тебя нет тяжелых.

— Ну, Карл. Сходи, а за это я буду держать ночь за тебя. Сходи, Карл!..

— Ну, ладно, черт с тобой! Давай метать жребий: кому достанется длинная спичка, тот пойдет в город. Только ты, Пауль, не подсматривай…

Карл отвернулся. Сделал вид, что обломал одну спичку, потом зажал в пальцах обе спички и протянул ефрейтору две серные головки — какую из них Пауль Нишец ни вынь, все равно ехать придется ему…

— Сплошное свинство! — разозлился ефрейтор и, сломав в пальцах проклятую спичку, стал собираться в дорогу.

Через полчаса обманутый Пауль Нишец сел на попутную машину и отправился в город. Карл прислушался и, когда гул мотора заглох вдали, достал из потайного места банку с яичным порошком.

— Хоть ты и ефрейтор, а все равно дурак, — сказал егерь, разводя огонь в очаге, чтобы жарить яичницу.

Поставив на медленное пламя сковородку, Карл лег на койку и, подогнув колени, разложил перед собой тетрадь. Погрыз карандаш, посмотрел в потолок и осторожно вывел первую фразу письма к невесте в далекий городок Грайфсвальде:

«Моя незабвенная Лотта!

Ты пишешь, что за тобой стал ухаживать Густав Зисс, что раньше служил кондитером в булочной на углу Ульрих-штрассе. Передай ему, пожалуйста, что если он потерял одну ногу под Сталинградом, то вторую потеряет в Берлине, когда я со своими боевыми товарищами вернусь на родину после победы. Я понимаю, Лотта, что тебе приходится тяжело…»

Легким сквознячком подуло в спину. Карл обернулся и вскрикнул. В раскрытой двери стоял заснеженный бородатый человек.

Рука Карла, судорожно царапая стену, потянулась к шмайсеру, но пришелец мягко, как кошка, прыгнул с порога и положил на горло егеря свою жесткую страшную ладонь.

И, задыхаясь, Карл вспомнил не Лотту, не парад в Афинах, не кабаки Франции, не хребет Муста-Тунтури, а всего лишь две несломанные спички, из которых одну вытащил Пауль…

Никонов открыл шлагбаум, чтобы немецкие грузовики проходили, не останавливаясь возле кордона, и подождал, пока яичница зарумянится с обоих боков. Мертвый фашист, валявшийся под столом, не мог испортить ему аппетита. Потом, перекинув через плечо трофейный шмайсер, Никонов рассовал по карманам автоматные диски. Сахар, банки консервов, плитки шоколада — все, что нашлось на полках кордона, он тоже забрал с собою.