Виктория Холт - Королева-распутница

— Я позабочусь о твоей королеве и ее маленькой дочери. Прослежу за тем, чтобы Мари и ее сын ни в чем не нуждались. Не бойся.

Карл недоверчиво посмотрел на мать и попросил послать за Наваррцем.

Стражники привели Генриха и остались возле спальни короля.

— Ты участвовал в заговоре против меня, — сказал король. — Это — дурной поступок. Однако я верю тебе… больше, чем моим братьям. В тебе есть прямота… честность. Я рад, что ты пришел проститься со мной. Я послал за тобой по какой-то причине, но сейчас я не могу ее вспомнить. Тебя окружают враги. Я знаю это. Тебя надо было предупредить. Здесь есть один человек, которому ты не должен доверять. Я получил предостережение, но, пожалуй, слишком поздно. Надеюсь, еще можно предупредить тебя. Не доверяй…

Он бросил долгий взгляд на мать.

— Не доверяй… — начал снова Карл.

— Ты утомляешь себя, мой сын, — сказала Катрин.

— Нет, я скажу это. Скажу. Это правда, и поэтому я должен сказать ее. Брат… Наваррец… позаботься о моей королеве и нашей дочери. Позаботься о Мари и ее ребенке. Я доверяю тебе благополучие Мадлен. Ты — единственный человек, которому я могу доверять. Обещай мне. Обещай мне.

Наваррец, у которого глаза была на мокром месте, пустил слезу. Он поцеловал руку короля.

— Клянусь, Ваше Величество. Я готов защищать их до последней капли крови.

— Спасибо, брат. Как странно, что я могу доверять лишь тебе… человеку, вступившему в заговор против короны. Но я действительно полагаюсь на тебя. Помолись за меня. Прощай, брат. Прощай.

Посмотрев на мать, Карл произнес:

— Я рад тому, что я не оставил сына, которому пришлось бы надеть французскую корону после меня.

С этими словами он откинулся на подушки; Карл лишился последних сил.

Больше он ничего не скажет, подумала Катрин. Теперь произойдет то, чего я желала долгие, опасные и горестные годы… то, ради чего я трудилась, интриговала и убивала… теперь моя цель осуществится. Безумный король Карл мертв; мой обожаемый сын должен приготовиться к восхождению на трон.

Король Польши устал. Он лежал, откинувшись на подушки; двое фаворитов — дю Гаст, самый любимый друг монарха, и этот забавный Виллекьер — обмахивали его веерами. Другие молодые люди сидели возле кровати короля; один лакомился цукатами, другой любовался покроем своего камзола, отражавшегося в венецианском зеркале, которое король привез с собой из Польши. Он дарил улыбки им всем. Он был доволен своим маленьким королевством. Ему нравилось пользоваться любовью подданных. При появлении короля на улицах его окружали восхищенные поклонники, радовавшиеся возможности лицезреть своего монарха; они никогда прежде не видели такого великолепного мужчины, как их благоухающий, накрашенный король. Иногда он носил женские наряды и выглядел в них еще более потрясающе — как человек, непохожий ни на кого из окружающих; его польские подданные считали, что именно так должен выглядеть король.

Он заметно сдал физически с того момента, когда он покинул Францию; он утратил даже ту небольшую энергию, которой обладал в юности. Стал более эгоистичным, постоянно нуждающимся в комфорте и роскоши. Сейчас он боролся с усталостью, потому что его ждали обязанности монарха. Он ненавидел заседания с участием министров, скучал на советах. Он постоянно убеждал их в том, что они могут проводить подобные мероприятия без него. Они должны понять, говорил король, что он получил утонченное воспитание и прибыл из далекой цивилизованной Франции, страны с самым интеллектуальным двором Европы. Он — не варвар. Он нуждается в услаждении своего слуха музыкой, а не дебатами, угнетавшими его. Он должен слушать поэзию, восхищавшую его, а не утомительные ссоры политиков.

Граф Тенжински, его главный министр, поклонился ему, восхищаясь ароматом тонких духов и изысканным интерьером королевских покоев. Его, как и всех поляков, приводила в восторг атмосфера роскоши и цивилизованности, которую француз Генрих принес в эту страну.

— Мой дорогой Тенжински, — сказал король, — я обессилел. Вы должны решать политические вопросы без меня.

Он повернулся к джентльмену, поглощавшему цукаты.

— Пожалуйста, дай мне один цукат, — сказал король. — Жадное создание, ты собираешься съесть все сам?

— Я лишь пробовал их, дорогой король, чтобы установить, достойны ли они вашего вкуса.

Джентльмен положил цукат в королевский рот; Генрих ласково похлопал по руке молодого человека.

— Мы не утомим Ваше Величество, — пробормотал Тенжински. — Если вы желаете, чтобы мы поработали без вас…

Генрих махнул своей красивой белой рукой.

— Таково мое желание, дорогой Тенжински. Отправляйтесь на совет и возвращайтесь сюда, когда он кончится; мы расскажем вам о великолепном бале, который мы устраиваем завтра вечером.

Тенжински пожал плечами и засмеялся.

— Бал… завтра вечером? — произнес он.

— Бал, мой дорогой Тенжински, и такой, какого вы никогда не видели. А теперь оставьте меня; когда вы возвратитесь к моему отходу ко сну, я расскажу вам все о нем и о том, что я надену.

— Ваше Величество заслуживает благодарною восхищения ваших подданных. — Тенжински отвесил низкий поклон.

Когда он ушел, Генрих зевнул. Он решил подразнить его молодых людей упоминанием о принцессе Конде.

— Подумать только — я шесть долгих месяцев не видел ее прекрасного лица!

Молодые люди погрустнели, но они знали, что он дразнит их. Они не заволновались слишком сильно; на самом деле Генрих не очень-то тосковал по принцессе. Они просто забавлялись этой игрой.

— Не печальтесь, — сказал Генрих. — Дайте мне еще один цукат. Я собираюсь написать принцессе сегодня вечером.

— Вы утомите себя этим занятием, — заметил дю Гаст.

— Ошибаешься, мой друг. Сочинение письма принцессе взбодрит меня.

— Отложите это дело до завтра, дорогой король, и расскажите о вашем костюме для бала, — попросил Виллекьер.

Король соблазнился этим предложением.

— Я появлюсь в зеленом шелке; я оденусь, как женщина. На мне будет платье с большим вырезом, расшитое изумрудами и жемчугами. А сейчас… подайте мне письменные принадлежности, мои дорогие. Обсудите ваши наряды — я рассержусь, если вы не превзойдете самих себя.

Они поняли, что он действительно решил написать принцессе, и принесли ему письменные принадлежности, которые он попросил. Он велел принести свой кинжал с драгоценными камнями и на глазах у опечаленных молодых людей уколол себе палец. Затем он начал писать принцессе Конде собственной кровью; эта идея привела его в восторг.

Когда ты будешь читать это письмо, помни, что оно написано королевской кровью Валуа, кровью человека, сидящего на польском троне. О, если бы это был французский трон! Однако дело не в большей чести. Нет, моя любовь. Если бы я был королем Франции, то находился бы возле тебя.