А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III

С 1728 году дважды в неделю по почтовым дням из Петербурга начали развозить по всей стране «Санкт-Петербургские ведомости» — газету, которую в продолжение захиревших «Ведомостей» времен Петра стала издавать Академия наук. Это было важное событие в истории России. Газета была поставлена на прочное основание Академии, в ней работали видные ученые, переводчики, появилась сеть корреспондентов. Полтора столетия «Ведомости" были единственной газетой России и почти сразу же стали подлинным окном в мир. Число подписчиков непрерывно росло, но многие читали „Ведомости“ даром — в академической лавке, у знакомых, переписывали и пересказывали друг другу содержание статей. Наряду с сообщениями о войнах, стихийных бедствиях писалось о том, что у французской королевы „явились вновь некоторые знаки чреватства“, можно было прочесть о новых научных открытиях, о таинственных происшествиях, о том, что Римского Папу „несколько раз в день обморок обшибает“ от чрезмерного, как считали ученые медикусы, потребления сырых овощей. Нет сомнений, что известия о европейских происшествиях с нетерпением ждали в России, — она уже вошла в европейский мир и уже дышала с ним одним воздухом забот, страстей, проблем и сенсаций.

Впрочем, сенсаций и своих было достаточно. В то время как Беринг готовился к своему великому научному открытию, на другом краю огромной страны — в Решетиловке на Полтавщине — произошло тоже очень интересное «открытие». Утром 9 июля 1727 года галдящая толпа притащила ратуше некоего Гаврилу Мовченка, которого громогласно обвиняла в упырстве — вампиризме. Возбужденные поселяне требовали его публичного допроса. Смущенный сотник Иван Гаевский и другие старшины подчинились гласу народа, и Мовченок, к ужасу толпы, во всем сознался: сказал, что упырству учился у своего родственника Ивана Неголи-Постола, и волшебство его состояло в «мазании под плечами неяким зельем». Кроме того, он назвал имена четырех ведьм, с которыми волшебствовал. Ошарашенный признаниями упыря народ требовал поймать этих баб и немедленно утопить. С трудом власти утихомирили толпу, а Мовченка и его товарок под крепким караулом отправили в Полтаву. Там на допросе и с очных ставок Мовченок подтвердил, что ведьмы, «сделав его конем, дожива ездят и погоняют поленом», отправляясь на нем по воздуху в Киев.

Как известно, политический сыск всегда неуязвим перед всякой мистикой и чертовщиной. «Упырь» был высечен и вскоре сознался, что оговорил женщин напрасно, а сам он «всякой новый месяц имеет заворот головы… и объявил себя упырем с безумья». Это признание вполне удовлетворило власти, «ведьм» отпустили, что же стало с «упырем», мы не знаем — история Мовченка канула в прошлое.

Внешняя политика России при Петре II претерпела заметные изменения. Главным конструктором русской политики тогда был А.И. Остерман. Суть послепетровской концепции была сформулирована в письме вице-канцлера русским представителям, отправлявшимся на крупный международный конгресс в Суассоне (лето 1728 года): «Наша система должна состоять в том, чтобы убежать от всего, ежели б могло нас в какое пространство ввести… С цесарским двором остаться в союзе и для нынешних наших персидских дел, которым Бог конец ведает. А с другими державами искать дружбу и союз, смотря по конъюнктурам и обращению тамошних дел».

Союз с Австрией, подтвержденный договором 1726 года, стал главным для России. Обе империи связывала общность интересов в борьбе против Турции в Причерноморье и на Балканах, а также огромные аппетиты в отношении Речи Посполитой, что и обеспечило тесную, скрепленную пролитой кровью имперскую дружбу России и Австрии на долгие годы. После смерти Петра I, непререкаемого и сурового политика, очевиден стал его главный промах — Персидский поход. Создание плацдарма на южном берегу Каспия для хода на Индию привело к огромным невосполнимым потерям. Расходы и жертвы для поддержания русского владычества в Мазандаране и Гиляне перевешивали все эфемерные "пользы» от обладания этими малярийными землями — недаром у персов до сих пор в ходу пословица «Надоело жить — поезжай в Гилян».

Казалось, нет ничего проще — посади солдат на корабли и вези домой, в Астрахань! Но известно, что легче захватить, чем отдать захваченное. После Персидского похода государство Сефевидов приблизилось к краю гибели, уйти из Персии — значило отдать все туркам, усилить тем самым своего заклятого врага — Османскую империю. Еще долго умирали русские солдаты среди зловонных болот Прикаспия, пока наконец Россия не сбросила со своей шеи этот тяжеленный груз: в 1732 году она не воспрепятствовала переходу своих владений в Персии в руки нового могущественного властителя Надир-шаха.

В Москве же все пребывало в глубокой тишине. Юный царь все время был на охоте, чиновники работали спустя рукава, реже стали проводиться заседания Верховного тайного совета. Как вспоминал современник, верховники съедутся в присутствие, посидят, выпьют по стаканчику и разъедутся по уютным московским домам — вкушать покои. Но расслабленность и покой были только на поверхности. Власть над гигантской страной оказалась бесхозной, она валялась где-то во дворце, забытая умчавшимся в лес царем-охотником, и к ней, как бы написали романисты прошлого века, «жадно тянулись чьи-то руки». Так получилось, что один за другим в первые послепетровские годы сошли со сцены наиболее яркие личности. Отсутствие твердой руки, Хозяина, беспокоило многих. С сентября 1727 года москвичи заметили, что многие сановники зачастили к иконе Пресвятой Богородицы Новодевичьего монастыря. Популярность святыни на окраине тогдашней Москвы объяснялась тем, что в монастыре поселилась некогда опальная царица Евдокия Федоровна — в иночестве старица Елена, несчастная жена Петра I, просидевшая по монастырям и тюрьмам почти тридцать лет. Лишь вступление на престол Петра II, ее внука, освободило Евдокию от заточения, ее торжественно доставили в Москву, но она поселилась в Новодевичьем монастыре, где задолго до этого угасла другая знаменитая старица — Сусанна, в миру царевна Софья. Многие при дворе надеялись, что теперь звезда Евдокии засверкает на политическом небосклоне в полную силу. Евдокия была личностью неординарной. Ее письма к любовнику майору Глебову говорят о ней как о существе пылком, страстном, женщине живой и чувствительной, то есть потенциально способной к восприятию перемен. Она всегда хотела жить, и жить по-своему, что, в конечном счете, и сгубило ее.

И вот после вступления на престол ее внука и особенно после свержения Меншикова знать стала наперебой ухаживать за старицей. Да и у Евдокии, вероятно, были честолюбивые мечты. Она писала из Москвы своему царственному внуку о желании встретиться: «Естли Ваше величество в Москве вскоре быть не изволите, дабы мне повелели быть к себе чтоб мне по горячности крови видеть вас и сестру вашу, мою любезную внуку, прежде кончины моей". Но внук не рвался в объятия бабушки. Даже переехав в Москву, он долго тянул с формальным визитом, а когда явился в монастырь, то был в компании с любимой тетушкой, цесаревной Елизаветой Петровной, что, несомненно, мало обрадовало Евдокию.