А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II

Благоприятность момента для манифеста была точно определена не только со стороны этих внешних обстоятельств. Главным было состояние духа самого императора, его умонастроение, которое его советник безошибочно распознал. Победоносцеву не раз случалось писать для Александра Александровича официальные документы, но всегда, разумеется, по его поручению. Впервые он взялся за это по собственной инициативе, и его не одернули: император будто ждал подобного «толчка». 27 апреля он телеграфировал из Гатчины: «Одобряю вполне и во всем редакцию проекта».

29 апреля манифест был опубликован. «Посреди великой Нашей скорби, — возвещалось в нем, — глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный Промысел, с верой в силу и истину самодержавной власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного, от всяких на нее поползновений».

«Нежданно-негаданно явился манифест…— записал 30 апреля 1881 г. в дневнике генерал А. А. Киреев, адъютант великого князя Константина Николаевича. — Он должен был явиться 2 марта. Явился очень кстати, ибо идеи конституциионные и раздражающие о них толки слишком начали укрепляться».

«Нежданным-негаданным» манифест 29 апреля явился и для либеральных администраторов — он, можно сказать, застал их врасплох. Явившийся в результате сговора (заговора) царя и его советника, манифест готовился в глубокой тайне. Победоносцев специально просил царя ни с кем не советоваться об этом их совместном предприятии, дабы оно не было в последний момент сорвано. И царь, надо отдать ему должное, оказался неплохим конспиратором.

Лорис— Меликов и его соратники, которые рассчитывали еще долго убеждать Александра в преимуществах представительного правления, были разобижены и возмущены подобными действиями за их спиной. Но Константин Петрович на случай, если бы они открыто высказали недовольство, подготовил и ответ им царя. Однако заготовленные им тезисы не понадобились. Лорис-Меликов, Милютин, Абаза (только они и подали прошения об отставке) ушли без шума, так и не узнав то, что же по наущению Победоносцева готовился сказать им Александр III. А доводы были весьма существенные: «Вы не конституционные министры. Какое право имели вы требовать, чтобы Государь в важных случаях обращался к народу не иначе как через вас или по совещанию с вами?» Вряд ли на это можно было что-либо возразить.

«Что означает отставка графа Лорис-Меликова? — задавался вопросом либеральный журнал „Русская мысль“. — Смена ли это только лиц или направлений?» «Призыв графа Лорис-Меликова к власти был началом новой эпохи; вот почему в удалении его от управления думаем видеть как бы окончание этой эпохи», — отвечал либеральный «Вестник Европы».

Впрочем, большинство либеральных изданий, еще недавно заявлявших о своей приверженности к общественному управлению, встретило манифест оптимистически. «Верховная власть ободряет и обнадеживает нас в эти дни тяжких испытаний, — уверяла передовая газета „Порядок“. — Россия теперь знает свое будущее: в действиях учреждений, дарованных ей покойным государем императором, будут водворены „порядок и правда“, а это одно уже само по себе облегчит достижение и прочих целей, обозначенных манифестом».

Обещание самодержца навести порядок в земствах и судах, в котором ясно слышалась угроза контрреформ, «страна» также предпочла прочесть как посул дальнейших преобразований. В такой своеобразной форме либеральная печать высказывала свои пожелания власти, принародно и гласно отказавшейся от каких-либо уступок общественным требованиям.

«Я вместе с Вами радуюсь происшедшей перемене, — писал Победоносцеву идеолог либерализма Б. Н. Чичерин по поводу обнародования манифеста 29 апреля, — потому что павшие, так называемые государственные люди, очевидно, шли ложным путем». Восприятие «царского слова» либеральной оппозицией во многом проясняет ее неспособность возглавить борьбу за гражданские права. Ставка на самодержавие вступала в противоречие с идеями свободы личности, законности, правопорядка, обрекая либералов на бессилие в освободительном движении. Убедительной альтернативы революционной демократии они так и не составили, способствуя тем самым ее росту.

В письме к Е. Ф. Тютчевой 1 мая 1881 г. Победоносцев, имея в виду издание манифеста 29 апреля и его восприятие в обществе, написал, что произошел «coup d'etat» [28]. Шутливое это выражение, однако, не лишено и серьезного смысла. Произошло нечто большее, чем смена правительства и даже правительственного курса. Прерывалась сама линия развития России на мирные преобразования, на реформы «сверху». Непоследовательная, зигзагообразная, эта линия все же ясно обозначилась в эпоху Александра II, вселяя надежды как антитеза революционному пути. Насильственный обрыв этой политической линии говорил о смене самой концепции перспектив развития России. При всей своей непоследовательности и противоречивости политика Александра II предусматривала движение вперед. Разрыв с реформизмом грозил стране «попятным» движением.

Манифест 29 апреля 1881 г., возвращающий, по словам М. Н. Каткова, «русскому народу русского царя самодержавного», объявлял ту «новую политику», которой домогались сторонники абсолютной монархии. Приводя отрывки из манифеста, «Таймс» заключала, что он «достаточно ясно указывает на действительное направление внутренней политики страны». Отмечалось, что циркулировавшие в Петербурге и за границей предсказания «конституционных перемен „не оправдываются“.

В российской истории часто драматическое соседствует со смешным. Манифест 29 апреля прозвали «ананасным», имея в виду нарушавшую его торжественно-велеречивый стиль фразу: «А на Нас возложить священный долг самодержавного правления». Автором поначалу считали Каткова: ведь именно он, называвший себя «сторожевым псом» самодержавной власти, яростно защищал ее «от всяких на нее поползновений». Но Победоносцев не скрывал своей роли в появлении «царского слова», как и того, что за образец был взят манифест Николая I 19 декабря 1825 г. Тень деда — императора Николая Павловича — будет сопровождать Александра III на протяжении всего его царствования.

Весна 1881 г. дала новые доказательства того, что самодержавие отвергает любые посягательства на свои прерогативы и вести переговоры с этой властью можно только с позиции силы. Но такой общественной силы, с которой царь должен был считаться, не оказалось. Дело, разумеется, не в том, что у народовольцев не хватило ресурсов продолжить борьбу: новые покушения на царя только оттолкнули бы общество, в котором росло отвращение к террору с его подкопами, выстрелами и динамитными взрывами. Так и не сложилась либерально-демократическая коалиция, которая могла бы оказать натиск на самодержавие, заставить власть пойти навстречу общественным требованиям. Сторонникам представительного правления расхождения в их программах показались более существенными, нежели сходство. Способность политических сил к объединению, к компромиссам — черта развитого гражданского общества, к которому Россия делала только первые шаги.