А. Сахаров (редактор) - Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II

Построенный архитектором Ринальди для фаворита Екатерины II Г. Орлова Гатчинский дворец имел все, чему положено быть во дворце, — бальные залы, картинную галерею, библиотеку, роскошные апартаменты бельэтажа. Но семья Александра III занимала комнатки с низкими потолками, предназначавшиеся скорее для прислуги. Их в свое время облюбовал и Павел I. Дворец был одновременно и крепостью. Расположенный на лесистой возвышенности, окруженный озерами Белым, Черным и Серебристым, он был защищен рвами со сторожевыми башнями, откуда потайные лестницы вели в царский кабинет. Здесь имелся подземный ход к озерам, а также подземная тюрьма. Именно в этом средневековом замке Александр III чувствовал себя по-настоящему дома Он не любил Зимний дворец — слишком свежи были воспоминания о взрыве, от которого чуть не погиб его отец. Возвращаясь из Петербурга в Гатчину, он, по свидетельству Марии Федоровны, от удовольствия начинал «отбивать шаг» прохаживаясь по дворцу. Императрица, тянувшаяся к светской жизни с ее балами, раутами, зрелищами, любившая общество, тяготилась пребыванием в Гатчине, хотя и безропотно смирялась с временной изоляцией, сознавая ее необходимость. Гатчинская резиденция — не просто быт царской семьи, это и своеобразный символ александровской монархии, стремящейся искать опору в прошлом, удержать его в исторических реалиях, укрыться в нем от живой жизни.

Манифест 29 апреля послужил сигналом к смене правительства и перегруппировке сил в «верхах». 30 апреля подал в отставку министр внутренних дел М. Т. Лорис-Меликов, вслед за ним — министр финансов А. А. Абаза и военный министр Д. А. Милютин. А. А. Сабуров был смещен с поста министра просвещения несколько ранее, а великий князь Константин Николаевич не только лишен должности главы морского ведомства, но и удален от двора вообще.

Отставки либеральных администраторов были неизбежны — Лорис-Меликов и его соратники не годились для того, чтобы охранять самодержавную власть «от всяких на нее поползновений». Это были люди, убежденные, что вывести страну из кризиса, превратить в действительно великую державу может только «решительное движение вперед в смысле улучшения политического и экономического строя государства».

Отстоять свою позицию они так и не смогли, но и не изменили ей, не предали ее. Со своих постов уходила блестящая плеяда государственных деятелей, политиков, администраторов, самой этой жизнью, казалось, призванных к ее преобразованию. Вместе с ними уходила и надежда на реформы «сверху» — мирным путем.

Образованных и способных, мыслящих по-государственному на череде власти сменяли лишенные каких-либо дарований, озабоченные собственной карьерой, готовые не столько служить, сколько прислуживаться.

Сам царь признавал, что генерал П. С. Ванновский, поставленный во главе военного министерства, не был сколько-нибудь достойной заменой Д. А. Милютину. Но начальник штаба Рущукского отряда был, что называется, «свой» человек — лично преданный именно Александру Александровичу, одинаково с ним думавший о том, какой быть России. Оставались на своих постах«и те, кто заявил о поддержке манифесту 29 апреля, который на протяжении весны являлся своеобразным „тестом“ на пригодность к службе при новом императоре. „Сегодня утром был у меня Набоков, — пишет 30 апреля Александр III Победоносцеву, — который вовсе не находит ничего обидного для себя в манифесте и вполне разделяет сущность манифеста“. Так же как министра юстиции, не смутил манифест и государственного контролера Д. М. Сольского, хотя и он тоже примыкал к группировке Лорис-Меликова, до поры поддерживая либеральные начинания.

Знаниями, опытом и известной независимостью среди вновь назначенных министров выделялся Н. X. Бунге, сменивший А. А. Абазу, а также А. П. Николаи, ставший в апреле 1881 г. министром просвещения. За стремление исходить не из партийных, а из общегосударственных интересов они воспринимались самодержавными ортодоксами как чужаки, подвергались травле в официальной и официозной печати.

Несколько пестрое по составу, это правительство соответствовало переходному характеру начала царствования Александра III. Соответствовала ему и фигура министра внутренних дел, пришедшего на смену Лорис-Меликову, — графа Н. П. Игнатьева.

Имя это проявилось в переписке царя с Победоносцевым еще в первые дни марта. Советуя поскорее удалить Лориса, Победоносцев рекомендует на его место Н. П. Игнатьева с характерной оговоркой: «Возьмите его на первый раз». По-видимому, и Александру III назначение Н. П. Игнатьева представлялось временным. Граф сделал карьеру на дипломатическом поприще, приобретя популярность содействием удачному для России Сан-Стефанскому мирному договору. Тяготевший к славянофилам, Игнатьев не имея твердых убеждений и принципов — в политике склонялся на сторону силы. Будучи министром государственных имуществ в правление Лорис-Меликова, поддерживал его, но после первомартовской катастрофы начал быстро сближаться с Победоносцевым. Зыбкость нравственных устоев Игнатьева, его склонность к интригам и лжи не смущала ни Константина Петровича, ни царя — им по душе пришлись рассуждения Игнатьева о российской государственности как твердыне с незыблемыми принципами, о нерасторжимом единстве народа и царя, о жидах и поляках как главных виновниках смуты в отечестве. В переписке Александра III с приближенными весной 1881 г. Игнатьев характеризуется как «истинно русский» человек, подлинный патриот, на которого «вполне можно надеяться».

Понятие «русскости» служит здесь не национальной, а прежде всего политической характеристикой. Быть «истинно русским» в сознании императора означало почитать историческую традицию, связанную с самодержавием и православием, признавая изначальное преимущество отечественных форм государственной жизни перед европейскими. С этой точки зрения в глазах Александра III ни Дмитрий Алексеевич Милютин, посвятивший себя усилению мощи и боеспособности российской армии, ни Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, доблестный участник Кавказской и русско-турецкой войн, не были патриотами: они посягнули на изменение российской государственности. Победоносцев с удовлетворением пересылает императору записку неизвестного приверженца казенного миросозерцания, где утверждается, что Лорис-Меликов не понимает России и русского народа. При этом имелась в виду вовсе не армянская национальность министра, а его тяготение к либеральным мерам, по мысли автора — вредным и гибельным для страны. «Граф Игнатьев, — откровенничал Константин Петрович в письмах к Е. Ф. Тютчевой, — человек не из чистого металла, напротив, весь из лигатуры, но в нем звенит серебро русского инстинкта, если бы не оно, эту монету надо бы выбросить далеко-далеко».