Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный

Головнину пришлось все-таки развернуться вслед за «Кутузовым». Откликнувшись на пушечный выстрел, Гагемейстер сблизился с «Камчаткой», и вскоре на борту шлюпа обнялись старинные приятели.

— В Новоархангельске мне поведали, что испанцы не особо жалуют русских, — объяснил Головнин, — а мне запас нужен немалый провизии, дров и прочее. Ты-то, верно, с ними ладишь?

— Ранее было от них немало неприязни, — ухмыльнулся Гагемейстер, — доходило до угроз с их стороны, что мы, мол, здесь не по праву. Но Кусков молодцом, все с ними уладил, и нынче они к нам благоволят.

В порту Монтеррей, где стали на якорь «Камчатка» и «Кутузов», Гагемейстер представил Головнина испанскому губернатору Пабло Висенте. Старик радушно принял русских моряков. Он любезно выслушал Головнина, распорядился готовить все необходимое для плавания и пригласил командира «Камчатки» и офицеров на обед. После ухода «Кутузова» испанцы еще не раз зазывали в гости Головнина и его спутников. Головнин в долгу не оставался, испанцы не единожды наносили ответные визиты на шлюп, их потчевали по-русски. Головнин восхищался плодородием Калифорнии, чудесным климатом.

— Ваш край, видимо, есть частица рая, — сказал он без лести губернатору.

— О, вы еще не все видели, посетите наши католические миссии Святого Франциска, Святого Карла, — добродушно улыбнулся в ответ Пабло Висенте, — навестите святых отцов, они приглашают вас и ваших офицеров и будут вам очень рады. Я дам вам прекрасных лошадей.

Не привыкшие к верховой езде офицеры, однако, быстро освоились с новым способом передвижения. Кони понесли галопом незнакомых седоков, но ни один из них не свалился с седла. Тренированные скакуны сами, без понуканий, меняли ритм хода, осторожно спускались с крутых склонов.

Монахи приветливо, колокольным звоном встретили русских гостей.

Падре водил их по миссии, показывал обширные поля, где трудились сотни обращенных в христианство индейцев. Прилегающие сады с грушами, яблоками, персиками, оливками тянулись на многие мили…

Гостей потчевали на славу, угощали вином и шоколадом. После обеда хор мальчиков-индейцев распевал «священные песни», играла музыка.

«Земля здесь чрезвычайно плодородна, а маис и бобы составляют главную пищу индейцев, говядину дают им редко, пища к обеду и ужину выдается им из общественной кухни».

Настырного русского капитана всюду сопровождал Матюшкин. Заглядывали они и в жилища индейцев. «… Живут они уже не в шалашах, а в нарочно построенных для них каменных хлевах, ибо лучшего названия им не могу дать: длинный ряд строений в вышину не более одной сажени, а в ширину на полторы или на две, без полу и потолку, разделенный простенками на участки длиною так же не более двух сажен, из коих в каждом маленькая дверь и окно в соразмерности, — можно ли иначе назвать, как не сельским двором для домашнего скота и птицы? В каждом таком участке живет целое семейство; о чистоте и опрятности и говорить нечего: у хорошего хозяина хлевы чище бывают».

Быть может, Василий Михайлович преувеличивает? Отнюдь! До него, четыре года назад, в этих же миссиях, во время «кругосветки», побывали лейтенанты Михаил Лазарев и его однокашник Семен Унковский. Такую же картину быта индейцев оставил потомкам Унковский…

Испанцы жаловались Головнину на дикость и ненависть к ним индейцев. Да как же было относиться им к непрошеным пришельцам, нравы которых хорошо изучил Головнин. Испанцы «посылают солдат хватать индейцев, коих они употребляют в пресидиях для разных трудных и низких работ и держат всегда скованных. Солдаты хватают их арканами, свитыми из конских волос. Подскакав во всю прыть к индейцу, солдат накидывает на него аркан, одним концом к седлу привязанный, и, свалив его на землю, тащит на некоторое расстояние, чтоб он выбился из сил; тогда солдат, связав индейца, оставляет его и скачет за другим; а наловив сколько ему нужно, гонит их в пресидию с завязанными руками».

Небезынтересно, что первые русские кругосветные мореплаватели, Крузенштерн и другие, ни разу не усомнились в высказываниях именитых западных путешественников о коренных жителях тихоокеанской акватории Калифорнии.

Василий Головнин первым из россиян восстановил истину невзирая на авторитеты. По пути к миссионерам он заезжал к индейцам в вигвамы, хвалил добротную посуду для приготовления пищи, восхищался красивыми головными уборами, которые «сделаны со вкусом». «Я был в Калифорнии спустя 32 года после Лаперуза и 25 лет после Ванкувера, — делился он своими впечатлениями об индейцах. — Народ сей, по мнению Лаперуза и Ванкувера, крайне слабоумен. Сии путешественники говорят, что все их изделия и собственные произведения показывают, что нет у них ни малейшей способности к изобретениям». В смышлености и умельстве индейцев Головнин убедился лично. «Итак, — делает он вывод, — кажется, я не без причины осмелился быть другого мнения с знаменитыми путешественниками, о коих выше упомянуто, насчет природных способностей калифорнийских индейцев. Мнение мое подтверждают так же и сами индейцы, живущие в миссиях; многие из них скоро научаются разным мастерствам у миссионеров, например, в миссии Св. Карла каменная церковь построена индейцами, плотничная и столярная работа ими же произведена, даже есть там и резьба на дереве их работы, стены штукатурили и расписывали индейцы же. В той же миссии мы нашли музыкантов и певчих, кои пели и играли на слух, не имея никакого понятия о нотах, но не хуже многих скрипачей, забавляющих наших областных полубояр!»

Возвращаясь из миссии Святого Карла, моряки сделали привал, разговорились о виденном. Все они, за исключением Федора Литке, который отмалчивался, не скрывали своего негодования порядками, царившими в монастыре. Больше всех возмущался и горячился Федор Матюшкин. Не раз Литке упрекал Матюшкина в излишней гуманности по отношению к матросам, его участливости по отношению к жителям Камчатки, не сдержался он и на этот раз:

— Вы желаете быть моряком по-настоящему, Федор Федорович, а сколь у вас еще цивильного от лицея и чего вас так беспокоят другие порядки?

— По-вашему, общественные нравы не достойны внимания моряка?

— Флотский офицер, — жестко ответил Литке, — должен отменно знать морские науки, обязан не жалеть живота за отечество, а не быть страдальцем и философом. Мое дело править службу исправно, а остальное мне безразлично.

Молчавший до сих пор Головнин посмеивался, но тут вмешался.

— Господин Литке имеет неверное мнение. — Все притихли, слушая командира. — Быть может, иным флотским офицерам довольно обозреть берега туземные и повесить в каюте их виды. Таким офицерам сподручнее служить на кораблях карательных, а не в научных экспедициях. Подразумеваю, что об оных особах в свое время Великий Петр отзывался, что радение их равно их мелкому уму, но не державным интересам. Вы вполне исправный офицер, — Головнин перевел взгляд на Матюшкина, — но, думаю, со временем Федор Федорович с вами сравняется.