Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный

…Отахи-Коеки не просто лукавил, а заведомо лгал в своей записке. Он-то прекрасно знал, что русские моряки здравствуют. Но японскому самураю мозолили глаза паруса русских кораблей. «Узнают, что их нет, уберутся к себе на Камчатку», — рассуждал Отахи-Коеки. Но трусливый начальник не посмел утаить письма Рикорда, в которых ничего не понимал, и переслал их в Мацмай губернатору.

Знал правду и Леонзаймо, но понял, что лучше держать язык за зубами.

Рикорд отпустил всех японцев. Те не ожидали такого милосердия от русских. Как вспоминал потом Рикорд: они «пришли ко мне в каюту и на коленях изъявляли свою признательность за то, что мы, невзирая на злодейское умерщвление наших соотечественников в Японии, отпустили их на свободу и даем снабжение провизией».

Отправив японцев на берег, моряки принялись за дело. «Оказав должное благодеяние невинным японцам, стали готовиться с великим жаром поражать врагов-японцев, которые пролили невинную кровь наших пленных. Люди, знающие плотничью работу, оканчивали лафеты; другие, в устроенной для сего кузнице, сварили железо и оковывали им лафеты. Прочие шили картузы, исправляли свои орудия, точили тесаки — словом, никто не был празден, всякий готовился по действительным своим чувствам мстить злодеям».

Ночью распогодилось, на море заштилело, в зеркале океана сверкали мириады звезд. Рикорд размышлял, каким образом расквитаться с коварным противником на берегу, но привелось сводить счеты на море.

Когда рассвело, Рудаков первым увидел в открытом море японское судно с поникшими парусами.

— Кругом штиль, — разбудил он Рикорда, — до посудины пяток миль, за час догребем.

Рикорд схватил подзорную трубу, выскочил на шканцы.

— Спускай катер и барказ, бери штурмана, дюжины полторы матросов, абордируй япошек.

Но абордировали уже пустое судно. Матросы-японцы, завидев шлюпки с вооруженными людьми, кинулись в воду и поплыли к берегу. Суденышко оказалось пустым и без товара. Пока разбирались, поднялся легкий ветерок, Рикорд распорядился катер и барказ оставить на воде.

— К вечеру прощупаем японцев на берегу. Послеобеденный отдых нарушил вскрик вахтенного матроса.

— Парусное судно идет с моря!

В залив под всеми парусами входила двухмачтовая шхуна. Не отрываясь от подзорной трубы, Рикорд распоряжался:

— Абордажные партии и штурману Среднему — в шлюпки, вызвать Филатова.

Командиру «Зотика» сказал просто:

— Наперво отрезай его от моря, заходи с двух бортов, для острастки выпалишь из ружей по такелажу, людей не трогай…

После первого же залпа с борта парусника в воду начали прыгать ошалелые матросы. Видимо, часть из них плохо плавала, они кричали, уходили под воду.

Высадив матросов, Филатов приказал вылавливать японцев, но некоторые уже навсегда скрылись в пучине. Остальную команду связали, владельца судна и нескольких матросов привезли на «Диану».

Рикорд приказал развязать владельца судна, покорно стоявшего перед ним на коленях. Поманив его, Рикорд пошел в каюту. Японец опять упал на колени. Рикорд усадил его, допытался у него, что он штурман и купец Токатай-Кахи. Рикорд вспомнил весь лексикон, перенятый от Леонзаймо. Штурман пояснил, что занимается торговлей, идет с товаром из порта Осаки на Итуруп. За свою свободу может уплатить хорошие деньги.

Рикорд поморщился — «при чем здесь деньги». Старался, как мог, пояснить пленнику цель своего визита, показывал на берег, называл имя Головнина.

Такатай-Кахи в ответ пожимал плечами, покачивал сочувственно головой, его глаза светились жалостью, и вдруг он, что-то вспомнив, улыбнулся, коверкая слова, произнес:

— Капитана Мура на Мацмае. Рикорд схватил его за плечо.

— Мур?! А где остальные?

Японец растопырил шесть пальцев, пояснил: «С ним».

— Головнин там есть?!

Такатай-Кахи недоуменно пожимал плечами и что-то тараторил, а Рикорд тряс его и повторял:

— Головнин, капитан Го-лов-нин!

Внезапно в глазах японца сверкнул огонек, он поднял вверх обе руки и сказал:

— Капитана Хаварин не любит табак, капитана Мура любит табак. — Рикорд был вне себя от радости, крикнул Рудакова, у дверей каюты столпилась половина экипажа.

— Наши товарищи в целости!

У Рикорда будто свалился с души камень, растаяла смертельная тоска. «А ведь этот человек для меня находка!» Тут же созрел план: оставить заложников человек пять-шесть с Кахи, попробовать начать переговоры. Если не удастся, идти в Петропавловск, чтобы успеть до ледостава. Заручиться полномочиями от губернатора и Миницкого и вернуться сюда весной…

К удивлению, Такатай-Кахи спокойно и даже с пониманием отнесся к предстоящему путешествию в Россию.

— Хорошо, я готов, — ответил он и только попросил о свидании со своей женой.

— Где же она? — удивился Рикорд.

— На моем судне «Кансэ-Мару». Рикорд тут же вызвал Среднего.

— Была там какая-то женщина в каюте капитана, но мы ее не неволили, — смеясь, пояснил штурман.

Рикорд вместе с Кахи поехал на «Кансэ-Мару», извинился перед японкой. Ее привезли на «Диану», разместили в каюте вместе с женой подлекаря, угощали чаем, конфетами, подарили разные вещи. Такатай-Кахи написал письма своим родственникам, начальнику на Мацмай. Объяснил, зачем приходила «Диана», сообщил, что русские строго наказали Хвостова и Давыдова. Диктуя письмо, Рикорд невольно подумал: «Который год из-за сих бедолаг сыр-бор горит. Они почитай который год свет покинули, а их все клянут, неловко как-то».

Будучи в Иркутске, он слышал историю этих лихих офицеров. В Петербурге их чуть было не отдали под суд, но они попросились на передовую, в действующий флот на Балтике против Англии и Швеции. Отличились в боях, искупили вину храбростью в схватках с неприятелем. Да не повезло. Загуляли в отпуску в столице, за полночь возвращались домой, прыгнули через разведенный мост, промахнулись, и Нева сомкнула над ними волны…

Покинув залив Измены, «Диана» успела до ледостава в Петропавловск. Начались хлопоты. Предстояло получить разрешение Петербурга на новый рейс к берегам Японии, выколотить деньги на снаряжение «Дианы», заручиться посланием иркутского губернатора к японцам.

Рикорд поступил мудро, разместившись на берегу вместе с Такатай-Кахи в одном доме. Этим он сразу расположил к себе пленника. Такатай-Кахи был опечален. «Ему представлялось, по законам земли своей, что его, так же, как наших в Японии, будут содержать в строгом заключении. Но как велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не только в одном со мною доме, но и в одних покоях».

Долгими зимними вечерами «почтенный друг, добрый Такатай-Кахи» обучал родному языку, посвящал Рикорда в тонкости японского бытия, готовил к предстоящим испытаниям…