Леонтий Раковский - Изумленный капитан

Софья послушалась.

Немного обожгло горло, захватило дух, но тотчас же прошло – разлилось по всему телу приятной теплотой.

– Ну как: хорошо? – спросил Масальский.

– Ничего, – улыбнулась Софья и взяла из миски кусочек осетра.

– Ешьте, пожалуйста! – угощал Масальский.

Софья отказывалась: она, ведь, только что отобедала и не хотела есть.

– Так ешьте конфеты, орехи!

Софья с удовольствием принялась за сладости.

– Откуда у вас монастырское одеяло? – спросила она у Масальского.

– У меня сестра в Рождественском монастыре, что у «Трубы» – келаршей.

– Мать Евстолия? – удивилась Софья: – Да я ж ее знаю. Она у нас в Вознесенском, бывала…

Настал черед Масальского удивляться.

– Я жила в Вознесенском, училась у книжной старицы!..

Они разговорились.

– А, ведь, он смешной, но – милый, – думала Софья, глядя на оживленного от выпитого вина и от приятной встречи Масальского. Теперь, после рассказа о сестре, этот востроносый мичман с куриным лицом стал действительно каким-то своим человеком. И Софья не очень отнекивалась, когда Масальский предложил ей выпить по второй:

– За Москву!

Софья чувствовала себя прекрасно. Ей стало весело, хорошо. Голова не болела – лишь слегка кружилась, но была совершенно ясна. Софье хотелось говорить, говорить… Слова текли легко и свободно. (А, ведь какую косноязычную чушь несла капитанша, когда ее после ассамблеи, пьяную, привозили домой!)

…Уже солнце садилось и райский сад на стене каюты горел в лучах заката адским пламенем, когда Софья наконец спохватилась: надо ехать домой.

(Письмо она давно решила отвезти в другой раз.)

Масальский не удерживал ее.

Софья встала из-за стола и хотела, было, сделать шаг, но пошатнулась и едва не упала, если бы во-время не поддержал Масальский.

– Что такое? – с ужасом спросила она, опускаясь на скамью.

– Ничего, ничего, пройдет! – криво усмехался Масальский. – Это дербентское зелье – оно с ног валит!

Масальский и сам не очень твердо стоял на ногах: он выпил в несколько раз больше Софьи.

Софья с минуту посидела на скамейке и вновь попыталась подняться. Но ее ноги совершенно отказывались двигаться.

– Софьюшка, вы прилягте, на минутку отдохните, это скоро пройдет, – уговаривал Масальский, кое-как подводя Софью к постели. – Полежите, а я пойду на палубу!

И Масальский, стараясь итти возможно ровнее, вышел из каюты. Софья осталась одна.

Шнуровка корсажа сильно давила – Софья слегка отпустила ее. Клонило ко сну.

Софья с вожделением глянула на подушку в грязной наволочке, но продолжала сидеть, опираясь плечами о стену.

На реке поднялся небольшой ветер – шкоут чуть покачивало. И это мерное покачивание убаюкивало.

Софья пялила глаза, стараясь не уснуть.

Солнце зашло, и в каюте с каждым мгновением становилось темнее. Софья сидела, обдумывая положение. Мысль ее работала лихорадочно.

– Засиделась. Напрасно пила! – думала она.

Масальский держал себя хорошо, не позволял себе никаких вольностей – с этой стороны опасений не было. Тревожило другое: что сказать капитанше, явившись ночью домой?

– Скажу: управительница не отпускала ехать вечером. Оставила ночевать. Посижу здесь до утра, а утром он отвезет…

Шкоут мерно покачивался.

…Она открыла глаза: к кровати, на цыпочках, подходил Масальский.

Увидев, что Софья не спит, Масальский укоризненно протянул:

– Софьюшка, голубь мой, а вы не спите? Я вас разбудил? – шопотом говорил он. – Я только за шинелью пришел: укладываюсь спать наверху. А вы лягте, родная, лягте, не стесняйтесь!..

Он говорил все это так просто и убедительно, точно старший брат журит младшую сестренку, что Софья и в самом деле почувствовала себя в чем-то виноватой. Она и не подумала сопротивляться, когда Масальский осторожно взял ее за плечи и уложил на постели.

– Грязная наволочка – ну и пусть! – мелькнуло в голове у Софьи.

Софья вытянула ноги на кровати и даже улыбнулась – так было хорошо. Сейчас не хотелось думать ни о чем – ни о письме, ни о предстоящем разговоре с капитаншей, ни о том, что давит нерасплетенная коса. Сейчас хотелось спать, спать и спать…

Масальский не уходил. Он присел на край постели и положил руку на полное плечо Софьи.

Софье лень было шевельнуться, лень было сказать: что же вы не уходите?

Кровать, каюта, все-все – плыло, кружилось волчком. Казалось, что шкоут попал в какой-то сумасшедший водоворот.

Рука Масальского медленно сползала от плеча к труди. Рука стала дрожать.

И в одно мгновение уставший, затуманенный вином мозг Софьи прорезало воспоминание: ночь в Славянке, грек. Она встрепенулась, стараясь побороть усталость и сон.

– Что надо? – заплетающимся языком спросила Софья.

– Ничего, Софьюшка, ничего. Туго стянуто. Я отпущу немного. Ничего! – бессвязно бормотал Масальский, все крепче прижимаясь к Софье.

Его руки стали вдруг настойчивыми и грубыми…

Софья закричала, рванулась из рук Масальского, напрягая последние силы, но сил было мало…

И в полутьме каюты Софья на одно короткое мгновение увидела над собой куриное личико мичмана, передернутое какой-то необычайной гримасой.

Софья проснулась от жажды: нестерпимо хотелось пить. Во рту было сухо и горько.

Софья лежала, соображая: где же она?

За бортом лениво плескались волны, чуть покачивая судно.

«Еще плывем из Москвы в Астрахань» – была первая мысль. Но тут же Софья с ужасом почувствовала – на постели, бок о бок с ней, кто-то лежит.

Она повернула голову и при лунном свете, освещавшем каюту, увидела: рядом с ней, на подушке, лежало чье-то незнакомое, востроносое, мужское лицо. От него несло винным перегаром.

Мгновенно вспомнилось все.

Что-то заныло, упало в груди, похолодели руки…

Софья вскочила и, осторожно, боясь разбудить Масальского, сползла с постели.

Встала, шатаясь, как пьяная, хотя от давешнего хмеля остался только горький вкус до рту и горький осадок на душе. В изнеможении оперлась о стену. Руки упали безвольно вдоль тела. Она стояла, запрокинув голову.

– Господи, что же со мной стало?

Слезы неудержимо текли по щекам.

– Нет, бежать, бежать скорее отсюда! От этого позора! – очнулась она.

Софья дрожащими руками поспешно приводила себя в порядок. Зашнуровывая корсаж, схватилась: а где же письмо?

Асклиадино письмо исчезло.

Как ни противно было, подошла на цыпочках к кровати.

На сбитой постели лежал, разбросав ноги и руки, точно пьяный посадский под забором, востроносый мичман. Один глаз был чуть приоткрыт. Изо рта вылетали какие-то булькающие звуки.

Софья глядела на него с отвращением, с брезгливостью и, в то же время, словно не могла оторваться.