Леонтий Раковский - Изумленный капитан

Капитолина засуетилась, забегала.

Она раздобыла для гостьи постель и устроила Софью в передней, проходной келье, а сама перешла во вторую. 3атем притащила из трапезной разной снеди и, пока Софья ужинала, успела рассказать ей, что недавно в монастыре получен царицын указ собрать в государственные заводы с девичья монастыря со ста душ по одной кобыле.

– Вот хорошо бы нашу келаршу, мать Асклиаду, отправить в зачет! – хохотала смешливая Капитолина.

Она еще долго рассказывала бы Софье разные монастырские истории, если бы не увидела, что гостья совсем клюет носом.

Как ни смешны были рассказы трапезной сестры, но Софья с удовольствием легла в постель.

Софья встала поздно, хотя она отлично слышала, как еще на зорьке по всем кельям бегала будильщица Анфиса, подымая на молитву.

С дороги так сладко спалось и Софье не захотелось рано вставать из-за скудного монастырского завтрака. Тем более, что у нее еще осталась от дороги кое-какая еда, а кроме того она была уверена в том, что хлопотливая трапезная сестра Капитолина накормит ее во всякое время.

Софья уже одевалась, когда в келью вбежала запыхавшаяся, красная Капитолина.

Софья удивленно посмотрела на нее: что такое случилось? Сестра Капитолина плюхнулась на лавку.

– Ой умора! Ой моченьки нет! – хлопала она себя по широким бедрам и тряслась в беззвучном смехе.

Под широкой рясой студнем колыхалось ее тучное тело.

– Что такое? – улыбаясь, спросила Софья.

– К нам игумена прислали! Ой, не могу! – хохотала Капитолина.

– Как игумена? – подняла брови Софья.

– Игумена! Не игуменью, а игумена! И не монаха или попа, а лейб-гвардии семеновского полку капитана.

Софья стояла, пораженная такой нелепой новостью.

– В девичий монастырь царица назначила игуменом гвардии капитана? Хорошее дело! – рассмеялась она.

– Сейчас только с матерью Асклиадой у меня в трапезной был. Ячный квас кушал!

– Когда же он приехал?

– Сегодня по утру. У заутрени был. Молодой, красивый… И одно у него девичьего звания – только что косичка, – хохотала смешливая Капитолина, колыхая толстыми боками.

– Глядите, они, к амбарам мимо наших окон пойдут. Я забежала упредить, – сказала Капитолина, вставая. – Оденетесь, приходите в трапезную завтракать! – кинула она Софье и понеслась дальше.

Софья причесывалась и смотрела в узенькое, маленькое оконце кельи.

Сторожа, не как обычно, с прохладцей, а рьяно мели двор. Мимо окна, моргая красными глазками, пробежала куда-то озабоченная мать Досифея.

На крыльцо вышла, было, из кельи дурочка Груша, до сих пор жившая в монастыре под надзором мукосеи, матери Минфодоры, но кто-то тотчас же прогнал Грушу назад в келью.

А игумен всё не шел.

«Может быть, прошли, да я не заметила?» – подумала Софья и уже собралась итти в трапезную, как послышались голоса.

Говорила мать Асклиада и еще кто-то.

Софья глянула в окно.

К амбарам шло несколько человек. Впереди, с картузом в руке, катился на своих коротких толстых ножках маленький, курносый приказчик Бесоволков. Сзади, гордо откинув голову в клобуке, шла, широко, по-мужски шагая, высокая, негнущаяся мать Асклиада. Лихорадочный румянец играл на ее старчески-обвисших щеках.

Рядом с Асклиадой шел высокий офицер.

Софья не видела его лица – офицер шел в ногу с келаршей, как в строю. Софья видела только щегольские белые штиблеты с пуговицами, треуголку и кончик косы, оплетенной черной шелковой лентой, – точь в точь как она видела за рубежом у прусских офицеров.

Они уже поворачивали за угол, Бесоволков подобострастно подскочил к офицеру и подхватил его под локоть, хотя шли по ровному месту.

«Вот досада – не увижу нашего игумена», – улыбаясь, подумала Софья.

И вдруг этот лейб-гвардии игумен обернулся, глядя вверх, – видимо, осматривал обветшавшие кровли обители.

Софья отпрянула от окна: это был востроносый и востроглазый, с курьим лицом без подбородка, князь Масальский.

Отворачивая в сторону курносое лицо, Афонька с силой встряхивал кафтан и, в промежутках между взмахами, говорил чернобородому мужику, стоявшему у забора:

– Послезавтра… едем с барином… в Питербурх.

Выбив из кафтана пыль, Афонька распялил его на заборе, где уже висела разная исподняя и верхняя барская одежда, высморкался в пальцы и отошел в сторону.

– Три с половиной года в кавалергардии служили. А теперь кавалергардию царица распустила. Нас опять в морскую службу отправляют, – рассказывал он.

Чернобородый мужик слушал как-будто бы внимательно, а сам все поглядывал на барские хоромы, видимо, думая о другом. Это был староста из Коломенского села, полученного Возницыным в приданое за женой. Староста приехал в Никольское со столовыми и домашними припасами, сдал их и теперь ожидал, когда его позовут в горницу к барину на беседу – Возницыны в это время обедали.

– Скажи-ка, мил человек, а каков наш барин? Я, ведь, первый под в старостах, хожу, барина еще не видывал, – почесывая от смущения затылок, зашептал староста: – Лютый горазд? – наклоняясь к Афоньке, спросил он.

– Кто? Александра Артемьич? – как бы не зная, о ком идет речь, переспросил Афонька. – Горяч – слов нету, да отходчив. А главное – справедлив! Ученый человек – все с книгами сидел бы. У нас целая кадь накладена всяких, разных книг. Он на всех языках книги читает. С иноземцами любит беседовать. Бывало, в Астрахани перса ли, татарина ли в гавани встретит, – к себе позовет, расспрашивает: как они живут да какой у них закон? Эти годы здесь, в Москве, жили – в Немецкую слободу часто ездили. К нам, в московский дом, жидовин один со Старой Басманной часто хаживал. Целый вечер, бывало, с Александр Артемьичем говорят, библию читают. Одно слово – ученый человек!

Чернобородый мялся. Видимо, ученость барина его не занимала.

Ему хотелось спросить о чем-то другом, но он не решался перебить «верхового» слугу.

Сметливый Афонька быстро понял это.

– В хозяйские дела сам не вмешивается! По нем – хоть все тут пропади пропадом. Барыня Алена Ивановна за этим глядит. А вот она – это, брат, не Александр Артемьич, – протянул Афонька.

И потом, понизив голос, продолжал:

– Скупая, не приведи бог! Летось выдавали дворовую девку замуж. При старой барыне, Мавре Львовне, царство ей небесное, матери барина, каждой девке давали в приданое десять рублев, серьги да постав холстов. А эта – шиш дала! Девок за косы таскает да и нам, мужикам, от нее достается. И с чего она такая – в толк не возьму! Должно оттого, что детей нет. Шестой год живут, а – нет. Злая, привередливая, одно слово – рыжая!..

– Дядюшка Пров, барыня кличет, – позвала с крыльца дворовая девушка.

Чернобородый схватился и опрометью кинулся к дому.