Ильяс Есенберлин - Шесть голов Айдахара

Хан подался вперед:

– Спой мне ее!..

Жакуп не осмелился посмотреть Узбеку в лицо.

– Я помню только начало… – осторожно сказал он. – Ее знает один из моих погонщиков…

– Я хочу слышать хотя бы начало, – требовательно сказал хан.

Лоб купца покрылся испариной, а лицо залила бледность.

– Хорошо… – помедлив, сказал он. – Песня начинается разговором матери с сыном…

– Пой! – жестко приказал Узбек.

Вздрагивающим от волнения тихим голосом Жакуп запел:

Жакуп замолчал, покорно склонив перед ханом голову. Не могло такого быть, чтобы хитрый купец не знал песню-плач до конца. Страх перед Узбеком заставлял его притворяться.

Хан, казалось, не заметил, что Жакуп закончил песню. Лицо его нахмурилось. Теперь он точно знал, что в смерти сына скрыта какая-то тайна. Странная песня, непонятная… Почему сын должен отправиться в рай и почему он не хочет? Что заставляет его отказаться от того, что уготовлено аллахом правоверному мусульманину? Почему он предпочитает променять рай на грешную жизнь на земле? Узбек задавал себе вопросы и не находил ответа. Неспроста сложена эта песня…

– Кто сочинил ее? – с подозрением глядя на купца, спросил хан.

– Песню поет народ… – уклончиво сказал Жакуп.

– Народ? – глаза Узбека зло блеснули. – Разве достойный народ, который верит в аллаха и следует путем пророка Мухаммеда, станет петь ее? Это песня черни, и у нее есть сочинитель… Должен быть…

Хан ждал ответа и смотрел в упор на купца. Лицо того залилось смертельной бледностью.

– Никто не знает всего до конца, великий хан… Ходит слух, что песню сложил улем Акберен, тот, что возглавил восстание рабов в Ургенче…

Ладони Узбека сжались в кулаки.

– Поймать! Во что бы то ни стало поймать! И отрубить голову!..

– Он достоин смерти… – согласился Жакуп. – Осмелившийся взбунтовать рабов…

– Достаточно того, что он сложил такую песню… Уже за это он должен стать пищей шакалов!.. Люди, которые поют его песню, могут подумать, что слова пророка Мухаммеда лживы! Мусульманин должен верить, что после кончины его ждет или рай, или ад. О рае он должен мечтать, а жизнь на земле считать лишь дорогой к нему. Это одна из опор, на которой держится ислам, и никому не позволено копать у ее подножья яму!

– Мудры твои слова, великий хан… – поспешно согласился Жакуп. – Куда денется от твоей мести этот несчастный… У Кутлук Темира длинные руки… – И чтобы как-то уйти от неприятного и опасного разговора, купец добавил: – Не угодно ли взглянуть на подарки, которые я привез в ставку?

– Нет! – резко сказал Узбек. Мысли его были заняты другим. – Завтра я отправляюсь в Орду. Пора готовиться к войне с Ираном, с красноголовыми…

Обрадованный, что хан переменил тему разговора, Жакуп осторожно заметил:

– Было бы хорошо, если бы прибрежные города Ирана стали принадлежать Золотой Орде. Когда-то я слышал поговорку: «Чем будет сыт другой, лучше пусть ест Кандыбай». Так и для нас, купцов. Зачем отдавать наше золото Ирану, если оно может стать твоим, великий хан? Мы никогда не чувствуем себя спокойными, покидая с караванами твои владения. Даже большая плата за провоз товаров не спасает от насилия.

Узбек улыбнулся одними губами. Глаза его оставались холодными.

– Искандер Двурогий говорил: «Там, где не пройдет все войско, проберутся мои ослы, груженные золотом».

– Слишком дорого приходится платить… Мусульманские купцы желают тебе, великий хан, удачи в задуманном деле…

– Хорошо, – сказал Узбек. – Готов ли твой человек для дальней дороги и верен ли он?

– Да, таксир…

– Пусть войдет для разговора, и я дам ему письмо к египетским мамлюкам.

Жакуп низко поклонился хану и, пятясь, вышел из шатра.

В год свиньи (1335), когда свирепые январские морозы сковали озера и реки, осуществился замысел Узбек-хана: его тумены подошли к Дербенту.

Каждый воин имел по две заводные лошади и готов был к стремительному походу. Не желая тратить время на взятие крепости, хан приказал воинам обернуть копыта коней кусками войлока, и тумены его благополучно прошли по льду замерзшей реки.

Зима года свиньи выдалась необычайно суровой. Отряды иранцев, которые должны были охранять Железные Ворота, не оказали серьезного сопротивления привыкшим к стуже воинам из Дешт-и-Кипчак.

Небо покровительствовало Узбеку. Накануне его похода ушел из жизни ильхан Ирана Абусеит. И, как повелось еще со времени Чингиз-хана, сразу же начались междоусобицы и распри между наследниками. И это тоже помогло хану осуществить задуманное.

Не спеша, не встречая серьезного сопротивления, Узбек вел свои тумены в глубь Ширвана. Остановился он на берегу Куры. На правом берегу реки его ждало иранское войско под предводительством лашкаркаши Арпакауна.

Весна пришла в эти благодатные земли, и думать о переправе, пока не спадет высокая вода в Куре, не приходилось. Оставалось терпеливо ждать.

Мутный бешеный поток с грохотом перекатывал по дну камни величиной с человеческую голову, и воины с обеих сторон забавлялись тем, что грозили друг другу дубинами-шокпарами да изредка пускали одинокие стрелы. До главной битвы было еще далеко, а по земле шла весна…

Позиция для золотоордынского войска оказалась не очень удобной. Узбек вскоре это понял. Кипчакской коннице требовался простор, а здесь он отсутствовал. Каждый день ожидания увеличивал силы иранцев – к ним прибывали подкрепления. С тыла, назойливые как мухи, тревожили иранские отряды, спускавшиеся с гор.