Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура

Но должны же, думал Кланг, быть слабые места в этой крепости духа, которую воздвигли большевики в душах простых людей! Должны быть! Почему в Штатах он умел и делал много? Почему?.. Здесь же он не находил никаких зацепок. Руки его встречали либо пустоту, либо стену отчуждения.

…Ему повстречался Марков. Марков много помог Клангу в понимании обстановки в Приморье. Он многое знал. Он был незаменим, когда шла речь о владивостокских буржуа, он в совершенстве знал их подноготную, из чего Кланг извлекал пользу… Однако Марков не мог или не хотел навести Кланга на желанный след…

— Выпьем, Марков! — сказал Кланг, беря того под руку.

Марков по обыкновению пил не пьянея.

— Зачем вам встречи с подпольем? — спросил он прямо.

— Вы знаете, я деловой человек, Марков! — Кланг доверительно склонился к газетчику. — Я нашел хорошее дело. Но как только большевики выкинут отсюда япсов и белых, если у меня не будет хороших связей, лопнет и мое дело! Ясно?

— Оно лопнет потому, что вам не завязать связей, и потому, что, надо полагать, все их взаимоотношения с иностранцами будут строиться на новой основе.

— Не понимаю! — говорил Кланг. Основа основ: куплю-продам!

— Вам не понять их! — Марков странным взором, щурясь, глядел на американца. — Они — прямоходящие, мыслящие существа, Кланг. А мы с вами, хотя и двуногие, но еще не расстались с привычкою бегать на четвереньках и пожирать своих ближних, особенно если они не дают садиться себе на шею… Вам не удастся околпачить их. Они умеют мыслить, а мы с вами — только хитрить, иногда более или менее удачно. Мы с вами, как и всякий зверь, думаем только о сохранении своей шкуры, они же — о будущем человечества. Ни более ни менее! В вас мысль о потере вашей драгоценной только для вас шкуры вселяет животный ужас и стремление всяческими зверствами отдалить этот момент. А им мысль о смерти не страшна — они остаются жить в делах своих, Кланг! Мы в момент смерти будем скулить и выть, может быть, попытаемся кого-нибудь укусить. Они умирают так, что каждая их смерть поднимает на борьбу сотни других! — Марков замолк. Потом сказал с горечью: — Налейте мне, Кланг! Когда я пьян, земля меня притягивает и я чувствую, что я еще жив…

Со смешанным чувством страха и жадного любопытства слушал Кланг Маркова. Так идущий по гребню скалы со страхом косит глазом на пропасть под ногами. «Марков умеет-таки сорвать флер со всех и со всего. Кроме большевиков! — отмечал Кланг. — Над большевиками он не издевается!» В цинизме Маркова была какая-то притягательная сила, он говорил то, о чем Кланг не смел и думать: это был бы полный крах, после которого остается пустить себе пулю в лоб, а Кланг еще хотел жить…

— По сути дела, вас следовало бы отправить в контрразведку! — мрачно сказал Кланг, думая испугать Маркова. Но тот лениво ответил:

— Это не доставит вам удовлетворения… Я давно уже музейный экспонат, а не человек; только не я содержусь в спирте, а спирт — во мне!.. А такому убийце, как вы…

— Но, но! — предостерег Кланг.

— …надо слышать, как хрустят выворачиваемые кости, и видеть, как сочится кровь из растерзанного мяса. Так бывало на вашем проклятом острове Мудьюг…

— Что вы об этом знаете? — впился налитыми кровью глазами Кланг в собеседника.

— Не скажете же вы, что учили там военнопленных вышиванью болгарским крестом! — дерзко отозвался Марков.

…Они говорили друг другу дерзости и встречались опять. Начав с попытки отделаться от Маркова, Кланг привык к Маркову; Марков был для американца неистощимым источником информации из того болота, в мутной воде которого Кланг умел ловить золотые… Уже ушли на север баркентина и два моторных парусника, чтобы делать для мистера Кланга на Чукотке деньги. Ах, если бы для него одного!.. Черт возьми, Мак будет совсем свиньей, если не уделит Клангу хотя бы пятнадцати процентов добычи. Уже кого-то из проспекторов-одиночек люди Кланга ухлопали. Счет в Гонконг-Шанхайском банке и Джапэн-Чайна-Грэдинг банке уже не умещался в одной графе. Кланг комбинировал, заключал союзы, расторгал их, нападал и защищался, входил в соглашение с кем-то из дельцов, для того чтобы уничтожить соперника, и подставлял тотчас же ногу своему соучастнику, рвал все, что можно было, зубами, когтями…

Но это было только сегодня. А хозяева хотели, чтобы поживу на этой земле можно было хватать и завтра, когда здесь уже не будет японцев. Но этот завтрашний день ускользал от Кланга…

Он бесился, но ничего не помогало ему — ни жадность, ни беззастенчивость, ни хитрость, ни подлость, ни угрозы, ни посулы…

Те, кого он купил, не стоили денег Мака…

Со Второй Речки вышел бронепоезд «Николай Мирликийский». Почти одновременно дядя Коля приказал: ни в коем случае не пропускать бронепоезд к Никольску. Вслед за сообщением в отряд были доставлены капсюли с гремучей ртутью для подрыва мин.

Привез капсюли матрос-минер, обучивший партизан за два дня технике подрыва железнодорожного пути теми средствами, какие у них были.

В отряде создали подрывные группы. Нина, Панцырня и молодой Жилин составили одну группу, Алеша Пужняк, Виталий, Жилин-отец, Чекерда — вторую.

Отряд контролировал участок пути протяжением в тридцать верст. На сторожевом холме, с которого полотно просматривалось на значительное расстояние, засели Колодяжный и Лебеда. Они должны были сигнальным дымом предупредить подрывников о приближении поезда, которого те не могли видеть из-за полутуннеля.

Обе группы расположились в версте друг от друга на широкой луке насыпи. На северном участке мина была заложена под башмак мостовой фермы, на южном под шпалы. Мины представляли собой пудовые заряды пороха, упакованные в железные, клепаные бочонки. В жестяном гнезде, имевшем отверстие в стенке бочонка, находился капсюль с гремучей ртутью. В отверстие вставлялся железный костыль, немного не доходивший до капсюля. При нажиме сверху острие костыля пробивало капсюль, и он, взрываясь, воспламенял заряд. Из опасения преждевременного взрыва костыль вставлялся в последнее мгновение.

Полсуток провели подрывники в окопчиках, неподалеку от мин, ожидая с минуты на минуту появления поезда. Прошел товарный порожняк, неведомо зачем двигавшийся на север. На юг проскочил какой-то служебный поезд: два паровоза тащили три салон-вагона и один «столыпинский», покрытый броневыми плитами. Непрестанно давая гудки, он несся на предельной скорости.

Панцырня, завидев его, сказал:

— Вот бы рвануть его! Кого там несет?

Нина заметила:

— Генерал какой-нибудь улепетывает… Видно, жарко под Иманом…

Поезд исчез в отдалении. Солнце припекало по-осеннему, как это бывает в Приморье, когда, словно стремясь вознаградить за переменное, дождливо-ветреное лето, оно щедро греет землю, уже тронутую желтизной.