Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура

— Найди-ка теперя! — сказал он сам себе. — Ни в жизнь не достанешь!

Он принялся собираться.

— Однако я пойду, девчата!

— Куда же вы без документов пойдете? До первого патруля? — спросила Соня.

Иван Андреевич ухмыльнулся.

— Не бойсь, птаха! Пачпорт у меня есть. Еще как меня забирали, я по дороге пачпорт-то в подштанники засунул. А на пункте — хвать-похвать! говорю: «Потерял». Ну, тама офицер покричал на меня, покричал — мол, раззява, и то, и другое, — а потом плюнул и отступился: «Дурак, говорит, а впрочем, тебе пачпорт и не нужон теперь!» Ну, я думаю: кто в дураках будет еще поглядим! А пачпорт на гайтане хоронил. Вот он!

Иван Андреевич с торжеством хлопнул по истрепанному паспорту рукой и так обрадовался тому, что в дураках остался офицер, что и подруги рассмеялись.

— Ну, и куда же вы? — спросила Леночка. — К кому теперь?

— А на вокзале переночую. Мне бы теперя с мужиками какими встретиться. Разве ж не сговоримся?.. Мне бы до дому надо.

— На вокзале вы можете попасть в облаву! — сказала Соня.

Иван Андреевич озадаченно поглядел на Соню.

— Это да! За милую душу! — пробормотал он, в смущении зажав в кулак бороденку.

Соня решительно сказала:

— Вот что, отец! Садитесь… Сейчас мы чаю попьем. Переночуете у меня. А завтра придумаем, что делать!

Иван Андреевич потупился, вздохнул.

— Ох, дочка!.. Неохота мне к вам, большакам, вязаться… А ну как пападешься. Еще хуже будет!.. Так поймают — скажу: девка убегла, а я со страху подался в бега-то. Что с меня возьмешь! А как с вами застукают, вместе по чертовой дорожке пойдем. Так или не так? Вот что!

— Коли думать, что попадешься, не стоило бежать, отец! — сказала Соня. — А хуже того, что было, не будет. Надо сделать, чтобы лучше было…

И Иван Андреевич сдался. Напившись вволю чаю, лег и сразу уснул.

…Уложив его спать, Соня сказала Тане:

— Собирайся, Танюшка! Тебе тут оставаться опасно, на Первой Речке нечего и думать показываться. Машенька соберет все твое, потихоньку ко мне перетащит. Леночка и Катя с Антонием Ивановичем условятся обо всем. А мы с тобой — к тете Наде. Есть у меня адрес, — сказано, вспомнить только по крайней нужде. А разве сегодня не крайняя нужда? — она обернулась к Леночке: — Ну, прощайся с Таней! Поди, не скоро теперь увидишься. Иди до дому, да своим ни полслова, Леночка! Скажешь, завиделась, в лото играли.

— Умереть мне на этом месте, Соня! — воскликнула Леночка.

Она все никак не могла оторваться от Тани, пока Соня не сказала:

— Леночка! Все! Уходи сейчас же…

— Ну, еще минуточку, только посмотрю на нее!

Соня решительно вытолкнула Леночку за дверь.

— Ох, и беспощадная же ты, Сонька! — чуть не плача, пробормотала Леночка, скрываясь в темноте.

Таню с документами на имя гродековской крестьянки Марии Власьевны Тороповой поселили на Орлином Гнезде, у Устиньи Петровны. Косы, заплетенные сзади, прямой пробор посредине, косынка на голове, деревенское платье сильно изменили внешность Тани. Любанской было сказано, что девушка приехала в город лечиться. Тане нужно было отлежаться, а тихий приют Устиньи Петровны как нельзя более подходил для этой цели.

Однажды, когда Таня спала, Устинья Петровна, войдя к ней в комнату, увидела следы побоев на теле девушки. Устинья Петровна молча заплакала. «Сколько же крови выпили с тебя, любонька ты моя!» — жалостливо подумала она и поняла, в чем причина худобы ее постоялицы, отчего время от времени появляется в ее взгляде тоска и жгучий пламень… Она заботливо укрыла Таню и просидела около нее до рассвета.

Утром Устинья Петровна позвала Таню:

— Вот что, девонька, будем столоваться вместе. У тебя лечение скорее пойдет, да и мне, старухе, веселее будет. А то я одна как перст, и словом не с кем перекинуться. Бориска и слуху не подает о себе, не знаю, и где он и что с ним; пакажется, как молодой месяц, и опять поминай как звали!

За чаем она сказала:

— Будешь молоко с салом пить, живо тело наберешь. Мазь у меня есть хорошая, мне один старый доктор от ушибов рекомендовал, рецепт дал, так я сама сварю ее. Все сойдет, как и не бывало.

— О чем это вы, Устинья Петровна? — спросила Таня.

Старушка ворчливо сказала:

— Объяснять я тебе буду? Сама знаешь о чем. Полно-ка тебе от меня таиться. Я тебе в матери гожусь? Чего глядишь? Рассказывать не прошу, сама не маленькая. А с отметинами чего ходить? Я чай, спокойнее без них-то будет. Ты уж мне не перечь, а то я сердитая! — И Устинья Петровна рассмеялась по-хорошему.

Таню берегли. Ее почти никто не навещал. Зашла три раза тетя Надя, сказала, чтобы Таня ни о чем не беспокоилась, все будет хорошо.

— Кланялся тебе товарищ Михайлов! — шепотком добавила она. — Хотел сам зайти, да я не уверена, что сможет.

Таня посмотрела на нее умоляющими глазами:

— Подружек бы мне повидать!

— А с этим придется погодить, — сказала тетя Надя. — Пока что никто из первореченских тебя видеть не должен. Нечего судьбу искушать. Антоний Иванович знает, что ты в надежных руках. Девочки знают, что ты жива.

— Мне, тетя Надя, плохие сны снятся! Алексея-то моего не поймали?

— Пусть не снятся! — усмехнулась Перовская. — Он теперь в безопасном месте. — Она поднялась, чтобы идти.

Таня нахмурилась: опять оставаться одной, без дела, без товарищей.

Тетя Надя сочувственно погладила ее по руке, понимая состояние Тани.

— Ну, ну! Держи себя в руках, Таня!.. Да, я тебе еще не рассказала об Иване Андреевиче. Он тоже спрятан, только по-другому. Пока живет у одного нашего товарища на Эгершельде… Плотничает. Как возможность представится, переправим в Анучино. Смешной, все боится, как бы его большевики не опутали. Только, я думаю, скоро он и сам не захочет домой возвращаться, а коли вернется, так другим человеком. Тут, на Эгершельде, у него и мысли другие стали появляться, уже крестьянская душа его трещинку дала. Толчок-то, собственно, произошел раньше, когда он додумался бежать. А тут на тебя, на твоих подружек, на новых товарищей посмотрел, кое над чем призадумался, поразмыслил… А думать начал — теперь его не остановишь, сам к нам придет!

— Мне показалось, он от страха осмелел! — сказала Таня.

— Не только. И страх, конечно, сыграл роль, но не главную. Главное то, что у белых ему не за что было служить, не за что драться. А без цели-то разве можно жить? Нынче время такое настало, что все дороги ведут к одному к борьбе за счастье народа. А народ — единственный творец истории, единственный созидатель всех чудес на земле… Если, связанный по рукам и ногам старым строем, он сумел создать всю современную цивилизацию, — какие же дивные дела сотворит он, став свободным! Ты представляешь это себе, Таня?

— Ой, тетя Надя, я ведь совсем неученая! — смутилась Таня. — Иной раз задумаюсь: как оно будет все? Сердце забьется, уши горят, что-то грезится. Высказать не умею, представить не могу, а чувствую только, что будет как великий праздник. Хоть бы одним глазком увидеть! — вздохнула она.