Николай Задорнов - Амур-батюшка

– Что нового?

– Да ничего особенного, – басил исправник.

– Моя слыхал, скоро будут строить церковь? – любезно спросил Гао.

– Да, как же! Большие пожертвования внесены на постройку храмов в новых землях, деньги вносили богатые люди и прихожане по всей России. С нас требуют приступать к делу поскорей. Летом сюда пришлют солдат и материалы.

Гао открыл и поставил перед гостем коробку манильских сигар. Оломов удивился.

– Откуда у тебя?

– Это из Шанхая! Моя знакомые есть купцы, туда ездят и привозят. Я могу все достать, любой товар! Это английский товар. Моя сам скоро поеду в Шанхай!

Гао был ужасно рад, что удивил исправника, показал ему свою образованность, намекнул на большие связи.

«Но русские берутся за дело серьезно, – размышлял он ночью, слушая тяжелое дыхание исправника. – Они позволили нам приходить сюда и торговать, но теперь забирают все в свои руки. Что может поделать наше общество на Мылках, когда там будет церковь?»

Гао понимал, что по-настоящему богат и счастлив будет тот, кто не жалеет старого, кто найдет в себе силы и ловкость устроиться в новой жизни, хотя бы эта новая жизнь и не нравилась.

Мысли Гао, как мыши, забегали в поисках трещины, лазейки, в которую можно было бы проскочить.

«Построят церковь! Мои должники будут ходить богу молиться; что толку в обществе, когда будет поп в золотой одежде, он станет следить за каждым шагом гольдов. И этот поп – торгаш! А тут еще, как назло, мешается Ванька-купец…»

Утром Гао весело суетился, стараясь угодить Оломову.

– А блохи-то есть у тебя, – пожаловался исправник.

– Ночью блохи меня на воздух поднимали, – сказал Тимошка.

Поговорили о делах. Исправник спросил про нового работника – Сашку-китайца, есть ли у него вид на жительство. Гао попросил все уладить. Исправник обещал.

– Церковь – это хорошо! – воскликнул Гао. – Моя скажет всем гольдам, чтобы крестились. Кто не крестится – будет худо!

– И священник будет жить здесь. Ему построим дом.

Лавочник боялся, что поп, отец Николай, сам торгаш, запретит гольдам торговать с «домом Гао».

Исправник не отрезвел еще от вчерашнего. С утра он выпил стакан коньяку и совершенно опьянел.

– Эх ты, китаеза!.. – вдруг схватил он Гао за косу.

– Ой-е-ха! – увернулся купец. – Пошути, пошути ваша! Как смешно! – Гао подобострастно захихикал. – Наша хочет тоже деньги давать на церковь, но наша боится. Можно?

– Конечно, можно!

– Кони готовы! – вошел Тимошка.

Исправник браво поднялся. Купцы подали ему шубу, и все вышли из лавки.

Зазвенели колокольцы.

– Э-эх! Залетные!.. – с берега вмах пустил коней Силин и вытянул бичом барабановского гнедого, шедшего «гусевиком». Он недолюбливал этого коня, как и самого Федора.

«Славно!» – думал Оломов. Он объехал все китайские лавки от Хабаровки. Везде ему давали взятки и подарки, но Гао оказался щедрей всех. И эти сигары! «Эх, если бы меня назначили в область, где не было бы русских, а были б одни китайцы!» – кутаясь в шубу, мечтал пьяный исправник.

Пришла почта. Из кошевки, сбросив меховое одеяло, вылез Иван. Он без шубы, в старом пиджачке.

– А где же твое имущество? – спросил Егор.

Рыжебородый, в высокой шапке и рыже-белой собачьей шубе, Егор Кузнецов, казалось, стал вдвое больше. Иван увидел его еще издали. Светлым пятном бродил Егор по релке перед черным лесом.

– Я нынче все продул дочиста, – ответил Бердышов.

– Что так? – удивился Егор и не мог удержаться – улыбка поползла по губам.

– В карты играли, и все, что у меня было, спустил до нитки. Вот погляди, в чем я есть, – ни денег, ни мехов, ни товаров. Беда, шубу продул и даже собак. Хабаровка – самое разбойничье место.

О своем проигрыше Иван рассказывал хотя и с горечью, но усмехаясь.

«Ну, теперь конец его торговле, – подумал Егор. – Враз он разбогател и враз прахом пустил. Как, говорят, пришло, так и ушло».

Гольды приезжали к Ивану. Из остатков прошлогодних запасов он угощал их так, словно был еще богат, но денег за пушнину не платил, откровенно признаваясь, что у него их нет. Но гольды, как видно, надеялись, что Бердышов вывернется и все останется по-прежнему.

Как-то раз Иван, одетый в старую овчинную шубу, пришел вечером к Кузнецовым. Он сел на пол у порога. Анга вошла следом и, держа на коленях девочку, устроилась на табуретке. Она любила послушать рассуждения мужа.

– Я в Хабаровке отца встретил, – сказал Бердышов после длительного молчания.

– Когда продулся-то? – спросил Кондрат.

– Нет, еще до того…

– Ну и как он?

– Еще ладный. Он зимует в станице выше Хабаровки, у брата. Приехал летом, да ходили куда-то, задержались, и уж шуга прошла.

– Не ругал он тебя?

– Как не ругал! Че он – не отец, что ли, мне? Паря, еще и за волосья хватал.

– Что же ему не понравилось?

– Да что столько лет пропадал, не объявлялся.

– Неужто бил? – не верил Федька.

– Как же! Все доказывал, что живу неправильно. У меня здоровый отец. Обещал к нам приехать. Он далеко живет, в Забайкалье. Наезжал гостить к брату Мишке в станицу, и они на два дня являлись в Хабаровку. Отец смолоду всю жизнь хотел на Амур, а не ужился. Вернулся домой на Шилку.

– А брат?

– Брат – атаман в станице. Он всегда ленивым был, ему начальником подходяще.

– Ты не ладишь с братом?

– Пошто не лажу? Нет, мы с ним дружно живем. Это у нас, у забайкальцев, так уж заведено: будто бы ругать друг друга, просмешничать ли… Отец-то мой эту землю завоевал, все в нее стремился, ругал свое Забайкалье, говорил: «Камень один, больше нет ничего». А оказалось, обратно потянуло на камень-то. Пожил тут и опять вернулся в свою деревню… Скажи, зачем человек всю жизнь стремился?

– Не себе хотел – детям.

– Верно, для людей получилось, – молвил Иван.

– А кому ты проиграл?

– Всем понемножку. Китайцу Ти Фун-таю – в Хабаровке, есть такой лавочник; Рубану, Кешке Афанасьеву. Ты его знаешь, Кешку. Он с вами на плоту ехал. Паря, благородная компания собралась! – Иван помолчал и усмехнулся. – А я рад, что проиграл. Лучше! Опять стану вольным человеком, охотником.

– Я и то замечаю, что вместе с собаками в нарты впрягаешься, – сказал Федюшка.

– Обеднел! Хорошего-то мало в торговле: крупу гольдам развешивать, с тряпками возиться, обманывать приходится… Эх, Егор, будем мы с тобой пахать, охотиться, рыбачить!

Но Егор не верил Бердышову. Он чувствовал, что Иван вряд ли смирится. Не такой он был человек, чтобы отступаться.

– Бедный стал, чего запел! – посмеялся Силин. – Вот я теперь припомню тебе все!..

– На охоту теперь опять пойдем вместе, – смущенно смеялась Анга.

Она была оживленна и радостна. Ей казалось, что Иван стал ей таким же близким, как раньше.