Георгий Марков - Строговы

– Все, дедушка, до капельки знаем! – пересиливая одышку, проговорил наконец Агапка.

Наперебой ребятишки стали рассказывать все, что увидели и узнали. Дед Фишка слушал их, стиснув в зубах трубку.

Действовали белые решительно. Запрятанный волченорцами на полях скот они с помощью Демьяна Штычкова отыскали без особых усилий. Теперь скот этот с разных концов полей сгоняли в одно стадо, за холмик, под надзор четырех верховых.

Дед Фишка сердито сплюнул. Так вот зачем тут верховые!

Понегодовав про себя, старик сердито спросил, косясь в сторону холмика:

– Много они там, сынки, нахапали-то?

– Да есть, дедушка. Коров одних, кажись, штук двадцать да семь коней привязанных к березкам стоят, – проговорил Агапка.

– И Каурка наш там же. Увидел меня – заржал, будто заплакал, – чуть сам не плача, сказал Никитка.

– А как же, сынок! Он, Каурка-то, хоть и животина, а чует, нычит, что к плохим людям попал, – вставил дед Фишка, закладывая в трубку щепотку табаку. – Ну, а солдаты не допытывались, зачем вы тут ходите?

– Один все выспрашивал, далеко ли отсюда прямиком до городского тракта…

Дед Фишка вскочил с пенька, на котором сидел.

– Так, говоришь, сынок, про тракт спрашивал?

– Допытывался, как да что… А потом говорит: «Ну, теперь проваливайте», – закончил Агапка и рассмеялся звонким, довольным смешком.

Но деду Фишке было не до смеха. Расспросы солдат о прямой дороге на городской тракт раскрывали кое-какие планы штабс-капитана Ерунды. По-видимому, опасаясь народного гнева, он решил перегнать скот полями прямо в город, минуя село.

Попыхивая трубкой, дед Фишка на несколько шагов отделился от ребятишек и, закинув руки за спину, остановился в раздумье.

– Пожалуй, к дому надо поворачивать, – проговорил он после минутного молчания. – А то как бы дождик нас не прихватил.

Ребятишки охотно согласились. Им тоже хотелось попасть скорее в село и похвастаться перед товарищами. Но вместе они но прошли и одной версты.

В лиственничном логу дед Фишка сказал:

– Ну, теперь, сынки, сами дорогу найдете. А я заверну тут недалеко за берестой – еще летом надрал. – И он скрылся в лесу.

Обогнув кедровник, которым опять владели Юткины и Штычковы, дед Фишка вошел в буераки.

Место это было лесистое, изрезанное глубокими песчаными рвами. Но и тут дед Фишка знал все, как у себя на дворе.

Взойдя на один пригорок, он остановился, прислушался и защелкал по-дроздиному. В ту же минуту из-под корней большого кедра показалась голова Матвея.

– С вестями, Матюша! – с деловым видом сказал старик.

Матвей выбрался наверх, и они уселись под развесистыми сучьями кедра.

Из глубоких ям и крутых обрывов к ним на пригорок поползли мужики. Это были погорельцы, «крестники штабс-капитана Ерунды», как в шутку назвал их Матвей.

Мужики окружили деда Фишку, слушали его с нахмуренными, злыми лицами.

Еще утром они мало верили Матвею, когда он говорил, что жизнь все равно заставит их взяться за ружья. К его предложениям начать налеты на белых мужики отнеслись сдержанно и, если не удавалось отмолчаться, твердили:

– Погоди, Захарыч, – может, Ерунда сам отсюда уберется.

Теперь отмолчаться было невозможно.

Выслушав деда Фишку, один из мужиков сказал:

– Ну, Захарыч, принимай над нами команду. Видно, чему быть, того не миновать. – И, выражая свое почтение Матвею, он снял шапку.

На другой день мужики настигли на тракте стадо. Перебив охрану, они угнали скот далеко в лес и, сберегая его там, постепенно возвратили хозяевам.

Так возник партизанский отряд волченорцев, в тяжких и трудных делах которого дед Фишка стал стойким и незаменимым бойцом.

На действия партизанского отряда, отбившего скот, штабс-капитан Ерунда ответил новыми репрессиями. Началось с Калистрата Зотова. В полдень к нему явились семь солдат и высокий, с испитым лицом и злым огоньком в глазах офицер. Калистрата дома не оказалось. Офицер приказал поджигать.

Старый и ветхий домишко Зотовых вспыхнул, как порох.

В этот день в Волчьих Норах спалили еще семь домов.

Обезумевшая Зотиха переселилась с ребятишками в баню, а Калистрата с десятком других мужиков дед Фишка увел ночью в буераки к партизанам.

На другой день штабс-капитан Ерунда решил собрать все село на сход.

Два чубатых и скуластых казака бросились собирать народ, но к назначенному часу к церкви на площадь собрались только десятка три баб, кучка ребятишек и несколько стариков.

Строго помня наказ Матвея – ничего не пропускать мимо ушей и глаз, дед Фишка тоже пришел.

Штабс-капитан Ерунда въехал на площадь верхом на белой лошади с десятком конников. Увидев его, дед Фишка толкнул локтем в бок своего сверстника Лычка и тихо проговорил:

– Гляди-ка, Григорий! Царь! Только, нычит, подданных маловато.

Пряча хитрые улыбки, старики опустили головы.

– Шапки долой! – заревел старший урядник, выскакивая вперед.

Дед Фишка, Лычок и полуслепой старик Петрунек сняли шапки. Бабы затревожились, переглядываясь и не зная, надо ли им снимать платки.

Штабс-капитан Ерунда остановился, окинул взглядом небольшую кучку людей и, щуря свои белесые, как у пегой лошади, глаза, спросил Евдокима Юткина:

– Староста, все тут?

– Какое там все! Скрываются, ваше благородие.

Штабс-капитан приподнялся на стременах и, взмахнув плеткой, крикнул:

– Р-р-ра-зогнать эту рвань!

Дед Фишка из буераков возвращался в потемках. Шел он не спеша, то дорогой, то обочиной по лесу. Часто останавливался, прислушивался. Ходить без опаски стало рискованно. По ночам, побаиваясь, видимо, налета партизан, штабс-капитан Ерунда высылал конные дозоры.

Когда дед Фишка вошел по узкому пустынному проулку в село, уже совсем стемнело.

Возле избы Филиппа Горшкова старик остановился и, осмотревшись, постучал в окошко. Стекла в окне были разбиты, дыры заткнуты тряпками и куделью. В одну из дыр высунулась чья-то голова.

– А кум Андрей дома? – спросил дед Фишка.

– На сходку увели, – ответил женский голос, – да вот еще не вернулся.

– Ну-ка, выйди, кума, – сказал дед Фишка.

Голова мгновенно скрылась в темноте. Через минуту дед Фишка стоял уже во дворе Горшковых и вполголоса говорил:

– От мужиков, кума, иду. Филипп наказал к вам зайти. Под клетью амбара спрятан у него дробовик. Велел он тайком перенести его на зады, положить под черемуховый куст. Завтра ночью он его заберет. Домой-то заходить не будет. Сама знаешь: береженого бог бережет. Ну, прощевай-ка. Да не забудь насчет дробовика-то…

– Ладно, кум, старик придет – передам, – сказала старуха.

Дед Фишка вышел со двора Горшковых и, не доходя до мостика, пересекавшего мутный ручей, повернул к большому недостроенному дому Тимофея Залетного. Тут его словно поджидали. Едва он прикоснулся к окну, как оно раскрылось, и дед Фишка увидел жену Тимофея.