Георгий Марков - Строговы

– Из воров, значит?

– Нет, что вы! Честнейший парень и смирный, курицу не обидит. Нужда заставила. Мы с ним из одной деревни.

– Где он, этот ваш приятель?

– Да вместе мы живем, в одной комнате.

– Тогда вот что, – сказал Елисеев, – вы подвезите меня к ресторану «Европа», а сами тем временем, пока я ужинаю, поедете к себе на квартиру. Пусть этот ваш приятель… как его зовут?

– Антон Топилкин.

– Пусть сейчас же приезжает к ресторану, лошадей отпустит, а меня подождет в подъезде.

Матвей замялся, стоя в нерешительности.

– Что, заплатить надо? – спросил Елисеев. – Скажите ему, за этим дело не станет.

– Нет, не то. Одежонка-то у него, видите ли… Вот если бы вы разрешили переодеть его в мою форму? Мне сегодня на дежурство не идти…

– Разрешаю, – бросил Елисеев и направился к пролетке.

Антон Топилкин надел в этот вечер надзирательскую форму, и она осталась на нем. На другой день его приняли на службу в тюрьму: Елисеев назначил его на первую же вакантную должность – постовым на вышке.

Ночью Матвей рассказал Беляеву о своей проделке, и они от души посмеялись.

Через месяц после этой истории на квартире подпольщика Федора Соколовского состоялся важный разговор.

– Моему другу, – говорил Соколовский, – грозит каторга. Хочется мне ему побег устроить, да не хочется вас подводить, товарищ Матвей. Скажите, у вас нет знакомых из внешней охраны тюрьмы?

– Как же, есть.

– Кто?

– Вышковый надзиратель Антон Топилкин.

– Верный человек?

– Верней некуда.

– Давно его знаете?

– Росли вместе.

– А почему он пошел на службу в тюрьму?

Матвей коротко рассказал о жизни Антона.

– Он знает о том, что вы связаны со мной и Беляевым?

Матвей смутился.

– Был разговор.

– Ну?

– А он так сказал: «С этими людьми, говорит, что за новую жизнь стоят, я еще во время забастовки на спичечной фабрике пошел, за то и в каталажке очутился».

– Приведите его с собой, Строгов. Но смотрите, все на вашей совести.

– Не беспокойтесь. За этого головой ручаюсь.

Однажды Матвей спросил друга:

– Ты не забыл, Антон, где Соколовский квартирует?

– Припоминаю.

– Найдешь один?

– Найду.

– Ну, раз найдешь, зайди сегодня к нему вечером. Он ждать тебя будет.

– Меня? – удивился Антон.

Уже больше двух месяцев Антон не видел Соколовского, и ему казалось, что тот позабыл о нем.

Вечером Антон сходил к Соколовскому, а потом зачастил в рабочий станционный поселок. Матвей не расспрашивал Антона, зачем он ходит на станцию. Друзья не то что не доверяли друг другу, но берегли свои тайны и без нужды не открывали их.

Однако по тому, как Антон, возвратившись со станции, бережно прятал в постель какие-то тонкие книжечки и возбужденно говорил о жизни, Матвей догадывался, что его друг посещает рабочий кружок.

А некоторое время спустя Антон и сам сознался в этом Матвею.

Вечером сидели они за чаем. Матвей не отрывался от брошюрки, которую во время ночного дежурства надо было передать Беляеву. Антон взглянул на будильник, висевший на гвоздике, бросил курить и, обжигаясь, торопливо стал пить чай.

– Торопишься? – чуть насмешливо обратился к нему Матвей.

– К девяти надо быть, – озабоченно проговорил Антон.

Он понял, что Матвей догадывается, куда он ходит.

– Поди из студентов кто-нибудь к вам приставлен? – поинтересовался Матвей.

– Нет. Из своих, – ответил Антон и, отхлебнув из чашки чай, добавил: – Станционный. Говорят, будто кузнец. А кто его знает? Ну, слышь, и знаток!

– Чурбана на такое дело не поставят, – заметил Матвей и, поглядывая на товарища, с улыбкой спросил: – Ну, а ты-то как, Антоха, – разумеешь немного?

– Прозреваю, – рассмеялся Антон.

– Ну-ну, давай. Я уж давно с Тарасом Семенычем эту науку прохожу. Да и читаю, как видишь, немало.

Антон вскочил и стал одеваться. Матвей глядел на него и улыбался хорошей, дружеской улыбкой.

– Ты чего щеришься? – не выдержав, спросил Антон.

– Чудно мне над тобой, черт рыжий.

– Что я, шут, что ли?

– Нет. Не шут. Переменился ты. На глазах переменился. Гляжу и не узнаю тебя.

В середине сентября нахлынули на Сибирь с просторов Ледовитого океана холодные северные ветры. Небо помрачнело, и зарядил до самых заморозков мелкий, сеющий дождь.

Начальник тюрьмы Аукенберг, уроженец юга России, не переносил сибирской осени. Ежегодно в первых числах октября он уезжал в Одессу, к берегам благодатного Черного моря… В эту осень все дела по управлению тюрьмой начальник на время своего отпуска возложил на своего помощника Елисеева.

В тюрьме к Елисееву относились с почтением. Как-никак статский советник, пройдоха, в самом Петербурге связи имеет.

Даже старший надзиратель Дронов – гроза всей тюрьмы, переслуживший уже добрый десяток начальников, – и тот как-то притих, боясь вызвать чем-либо недовольство Елисеева. Все служащие тюрьмы, да и арестанты, были уверены, что первый помощник, оставшись за начальника, непременно станет вводить в тюрьме новые порядки, проявит особое усердие к службе и будет очень строг с подчиненными.

Но прошло несколько дней, и все, начиная со второго помощника начальника тюрьмы до последнего арестанта, увидели совершенно обратное.

Елисеев к служебным делам не проявлял никакого интереса. Ночи он проводил в ресторанах, у знакомых за карточным столом, а днем спал. Другие помощники начальника тоже не отличались большим радением к службе.

Прошла неделя после отъезда Аукенберга, и весь тюремный режим, над введением которого он столько трудился, начал расползаться, как старая, изношенная арестантская куртка. Оживленная, шумная жизнь в камерах затягивалась далеко за полночь. В конторе появились десятки просителей, легко получавших свидания с арестантами. Особенно много нахлынуло «невест» к политическим. Елисеев изредка появлялся в конторе и, не желая обременять себя серьезными занятиями, без разбору удовлетворял просьбы всех посетителей.

В эту пору как раз Соколовский через Матвея переправил Беляеву важные материалы о расколе на Втором съезде Российской социал-демократической рабочей партии.

Минуя сотни самых разнообразных преград, транспорт с партийной литературой, отправленной из Женевы, благополучно дошел до Сибири. Глубоко законспирированные революционные кружки принялись изучать и осмысливать суть происходящих событий.

В недрах революционного движения началась та великая размежевка, огромное значение которой выяснилось только многие годы спустя.

Три ночи Тарас Семенович Беляев не подходил к волчку, вчитываясь еще и еще раз в брошюры, листовки и письма, присланные Соколовским. В четвертую ночь условным стуком в дверь Беляев подозвал Матвея к себе.