Александр Барков - Денис Давыдов

Вскоре после бородинских празднеств он задумал перенести прах покойного князя Багратиона из далекого, мало кому ведомого имения Симы Владимирской губернии князей Голицыных в Александро-Невскую лавру в Петербурге или на Бородинское поле. «В первом случае, – говорил Денис Васильевич, – знаменитый питомец лег бы возле великого наставника, во втором – великая жертва сочеталась бы с великим событием».

23 октября Давыдов подал записку через военного министра графа А.Ф. Орлова на имя Николая I с ходатайством о перезахоронении праха Багратиона. Переписка с различными казенными ведомствами и влиятельными людьми тянулась мучительно долго, казалось, ей не будет конца. Но настойчивые хлопоты прославленного партизана увенчались успехом. Директор императорского департамента Военного министерства генерал Клейнмихель писал Давыдову в 1839 году: «Вследствие письма Вашего превосходительства... имею честь уведомить, что государь император, соизволяя на перенесение праха покойного генерала князя Багратиона на Бородинское поле, высочайше повелел: перевезти туда его, в сопровождении Вашем, под конвоем одного из кавалерийских полков, во Владимирской губернии расположенных, к 22 июля сего года, и погребсти подле Бородинского памятника, положив на этом месте мраморную или чугунную доску, с приличной надписью».

Получив это известие, Давыдов несказанно обрадовался и тотчас же горячо принялся за дело. Он стал рассылать письма и направлять официальные бумаги чиновникам, дабы поспеть к означенному сроку, когда должно было состояться возведение памятника героям Бородина на Курганной высоте.

В личном архиве прославленного партизана сохранился проект надгробной надписи-эпитафии Багратиону, у которого в течение пяти лет (1807–1812) он состоял в адъютантах и к которому всю жизнь питал «глубочайшее благоговение и самую искреннюю душевную признательность»:

«Багратион

Князь Петр Иванович На берегах Каспия, в Кизляре 1765-го года рождения. Воин-юноша, покрытый ранами, Из-под груды мертвых тел Горскими враждебными народами Изторгнут и возвращен к жизни. Закален в боевом огне на приступах Очакова и Праги. Око и десница Суворова.

В Италии. Щит чести русского оружия.

Под Галобрюном.

В Пруссии – пред стражею[ 14]. В Финляндии – корпусом, Во Фракии и в России армиями

Предводительствовал. Враг врагу противящемуся, Друг побежденному. Любовь и надежда русского солдата

Везде и всюду.

В роковой день священного Бородинского боя

Он пал...

Здесь покоится прах его. Благословите!

Денис Давыдов – Благодетелю от облагодетельствованного».

В связи с этим событием весьма примечательно письмо Дениса Васильевича к князю Александру Борисовичу Голицыну, племяннику Багратиона, участнику Отечественной войны 1812 года, давнему другу и соратнику, во владимирском имении которого 12 сентября 1812 года скончался от ран прославленный полководец, похороненный там же в церкви Святого Димитрия.

«...Что делать! Расставайся, любезный друг, князь Александр Борисович, с прахом князя Багратиона, – и что еще скажу тебе? Этой разлуки виновником человек истинно и от души тебя любящий, а именно: я.

Я, как и ты, как все в душе русские, скорбили, что наш герой или, лучше сказать, глава наших героев, всех наших армий, Багратион, заброшен в пустынное место, тогда как Бог знает кого хоронят в Александро-Невской лавре: все скорбили, никто не возвышал голоса! Конечно, тебя утешало то, что прах Багратиона у тебя в имении, и это простительно, – но прах этот, ты сам знаешь, есть принадлежность Отечеству, а не частного человека, и потому я никак не думаю, чтобы ты, зная, куда он теперь будет перенесен, огорчился этой для тебя потерей. Напротив, сколько я тебя знаю, ты верно радуешься, что Багратион ляжет на место, завоеванное им собственною кровью и жизнью. Славное место, возле памятника погибших за Отечество!..

Преданный тебе Денис Давыдов

18 апреля 1839 года,

Маза».

А теперь давайте вновь перенесемся в Симбирскую губернию, в село Верхняя Маза, где коротал долгие вечера и лета кавалерийский генерал-лейтенант в отставке Денис Давыдов.

Итак, 1839 год. Весна в Мазе выдалась на редкость затяжная, с метелями и внезапными ночными заморозками. Днем же нередко все круто менялось, с восходом горячего животворного солнца в апрельском воздухе пахло талой землей и клейкими почками. На малых и больших реках в поволжских привольных степных краях только что отшумел ледоход. Повсюду, куда ни глянь, чернела, бушуя по низам, прибылая вода, заливая прибрежные луга, овраги, старицы. По сему поводу почта часто задерживалась и Денис Васильевич нервничал. Беспрестанно попыхивая своей неизменной трубочкой, он шагал из угла в угол и с нетерпением поглядывал в окно на длинную, темную, так не ко времени раскисшую проселочную дорогу.

Ладное, крепкое и мускулистое прежде тело его с годами отяжелело, одрябло. При быстрой ходьбе появилась одышка. Участились приступы затяжной, удушливой астмы. Чело избороздили глубокие морщины. Седой, как у луня, клок над высоким лбом потонул в снежной кипени волос, однако память была еще свежа.

Денис Васильевич в деталях обдумывал грядущую церемонию захоронения праха князя Багратиона на поле Бородина, свою речь, вспоминал разудалые минувшие дни:

День за днем он рылся в ящиках письменного стола, тщательно подбирая свои дневниковые записи и материалы, набрасывал штрихи к боевому портрету горячо им любимого, бесстрашного князя Петра Ивановича Багратиона.

...У Дениса Васильевича было пять сыновей – Василий, Николай, Денис, Ахилл, Вадим и четыре дочери – Юлия, Екатерина, Софья, Евдокия. Любящий и заботливый отец старался с малых лет привить своим чадам правдивость, трудолюбие, патриотизм и тягу к знаниям.

Когда сыновья подросли, Давыдов повез их в северную столицу, где старший, Василий, стал юнкером гвардейской артиллерии, а Николай – воспитанником училища правоведения. Денис Васильевич давал им добрые советы и наставления. Об этом краше всего свидетельствует его обширная семейная переписка.

26 сентября 1837 года Давыдов писал старшему сыну Василию в Петербург: «Мой век уже прошел, мне приходится считать жизнь не годами, а месяцами. Твой век долог... Вспомним, что ты старший в семействе, так и приготавливай себя».

А 26 ноября 1837 года он шлет ему туда же новое письмо «Теперь пришло время подумать о будущности. Шестнадцать лет есть истинное время для размышления о ней. Употребляй на это ежедневно по получасу, вставая ото сна, и по получасу, отходя ко сну перед молитвой. Поутру определяй, что тебе делать в течение дня, а вечером дай отчет самому себе, что ты сделал, и если что было не так, то заметь, чтобы извлечь все то, в чем совесть упрекает тебя... Почва, на которой ты теперь будешь прокладывать путь, еще нова и чиста, поздно будет, как ее загадят страсти. Я был молод, как ты, но пламеннее тебя вдвое. Что я говорю – вдвое? Во сто раз, во мне играли страсти более, чем в других моих товарищах. Сверх того я имел несчастье жить часто и долго с людьми развратными, увлекающими меня к разврату, к коему вместе с ними увлекали меня и страсти мои, но я прошел, чист и неприкосновенен смрадом и грязью, сквозь этот поток смрада и грязи. Как я это сумел? С 16 лет моего возраста, именно с 16 лет (ибо я на 17-м году вступил в службу) я сделал себе правила, как вести себя во всю жизнь мою, и, держась за них, как утопающий за канат спасения, никогда не торгуясь с совестью, не усыплял ее пустыми рассуждениями и в мыслях и в душе моей всегда хранил отца моего – добродетельнейшего человека в мире, я хранил его даже и после смерти его и сам себе говаривал, как иногда увлекаем был соблазном: «Что батюшка сказал бы, что б почувствовал, если я это сделал при его жизни?» И все дурные помышления мои мигом улетали, и ничто уже не могло совратить меня с пути избранного...»