Григорий Мирошниченко - Осада Азова

Черкесы повеселели, ободрились.

– Это, – с достоинством сказал Джем-булат, – военная добыча! В горах мы посчитались с теми, кто с большим усердием служит султану Ибрагиму.

– Ой, ну? – сказал Осип Петров, догадываясь, в чем дело. – Ну-ка, показывайте свою добычу!

Те развязали кожаные мешки, и оттуда выкатились человеческие головы.

Атаманы так и ахнули:

– Двенадцать голов срезали!

Черкесы разложили двумя рядами отсеченные головы на мешках.

– Этот, – ткнул Джем-булат пальцем в широкоску­лую голову с рыжей бородой, – был военачальником в племени хатукай – князь Улумбеков. Это – молодой князь племени булуктай, Шерламбеков. Это – хитрая лиса Урумбит, князь ногайцев…

Всех перечислили черкесы. Атаманы внимательно их слушали.

– Сколько же нам придется платить за них? – в шутку спросил атаман Татаринов, качнув серьгой.

Джигиты обиделись.

– Нам деньги не нужны, – сказали они. – Это наш подарок вам, русским. Наездники всех этих двенадцати племен уже разбежались по аулам… Это же деньги, сохраненные сакли, скот… Таков наш подарок и горским людям… Им, правда, обидно будет хоронить княжеские тела без голов. Но эти князья хорошо знали, на что шли. Пусть в аулах вспомнят султана Ибрагима и его муэдзина – пророка эфенди Эвлию Челеби. Пусть он, Челеби, приносит за них свою покаянную молитву аллаху!

– Добро! – сказал Татаринов. – Хорошие вы джигиты.

– Добро! – сказали все атаманы. – Мы вас считаем верными друзьями русских.

Главнокомандующий турецкой армии Гуссейн-паша не знал, чем еще досадить казакам в крепости, какую для них придумать смерть. Он знал, что казаки от непрерывной бомбардировки и штурмов обессилели и еле держались на ногах.

От едкого порохового дыма, от непрекращающихся пожаров глаза у них воспалились. От тяжелой усталости руки их занемели, а ноги отказывались ходить по земле.

Атаманы, глядя на своих храбрых воинов, говорили:

– Мужайтесь, казаки, держитесь! На этой земле, насквозь пропитанной нашей кровью, мы построим новый город Азов, лучше прежнего и краше! Враги, поганые, осквернили иконы наши и святые церкви! Они осквернили не только землю нашу, но и весь чистый азовский воздух. Они разлучили нас, мужей, с законными женами, сыновей и дочерей – с отцами и матерями. Стоп стоит сейчас по земле русской, плач. Но протечет слава наша молодецкая в веках по всему свету. С нами бог!

Не легко пришлось и туркам.

По приказу главнокомандующего целую неделю паши, тайши, визири пересчитывали свое войско. А пересчитав, покачивали головами: в распоряжении Гуссейн-паши осталось менее двухсот тысяч воинов. Казаки же потеряли за это время всего три тысячи человек.

К тому же за неделю подводным путем и скрытыми подземными канавами, потайными ходами в крепость проникло новое казачье подкрепление: четыреста донцов и восемьсот запорожцев. Принесли они с собой рыбу сушеную, порох, свинец, лишнюю – про запас – одежонку. Принесли вести от родных и близких из старого города Черкасска. Пришли и сказали:

– В одну казачью ножну двух сабель не вложишь! Не вложат и турки своей сабли в азовскую ножну. Будем держаться!

При вести о новом казачьем пополнении Гуссейн-паша едва ума не лишился – так долго размышлял он о своей судьбе. А после долгого и тяжелого раздумья сказал, немного ободрившись:

– Как же это мне такая простая да умная мысль раньше в голову не приходила? Я поджарю их, казаков, в крепости так, как поджаривают живую донскую рыбу на сковороде! Покорчатся они у меня! Поежатся!

Гуссейн-паша, хлопнув себя ладонью по тучному животу, расхохотался, довольный:

– Эй, вы, паши, тайши, визири, идите сюда! Идите в мой шатер немедля! Есть у меня к вам дело важное.

Те сбежались к шатру главнокомандующего. Смотрят, а он сидит на шелковой персидской подушке, поджав ноги, и громко хохочет, держась за живот обеими руками.

– Вам, – затихая, проговорил он, – мои нерадивые военачальники, такая мысль в голову никогда, пожалуй, не приходила.

Паши, тайши, визири удивленно переглянулись.

– Какая мысль? – спросили они, растерявшись. – Скажи, паша.

Гуссейн помолчал, победно оглядев собравшихся, и заговорил:

– Всех янычар надо вывести из-под крепости.

– Как же это так? – удивился Пиали-паша. – Да нам всем за такое снимут головы. Ведь это будет ослушание приказа и воли султана. Ты думаешь, о чем ты говоришь?

– Не торопись, Пиали-паша, со своими мудрыми словами. В моей армии, кроме четырех главных пашей, семь визирей, восемнадцать беглер-беков, семьдесят санд­жаков, двести полковников…

– Неточно ты считаешь, – хмурясь возразил Пиали-паша. – У нас не осталось их и половины.

Гуссейн-паше не понравилось, что его все время перебивает этот не в меру умный адмирал.

– Я здесь главнокомандующий или ты? – спросил он повелительно.

– Ты, конечно, командующий, – сердито ответил Пиали-паша. – Все здесь командующие! Шума у нас много, да дела очень мало. Ты бы, командующий, подумал о наших кораблях, которые столько времени стоят в бездействии в гирле Дона! Командующему давно бы следовало отправить их в Стамбул, сообщив о том султану. Не решаешься? Боишься гнева султанского?

– Вот как?! В Стамбул отправить! – прохрипел Гуссейн-паша. Глаза его налились яростью. Он рывком поднялся и, потрясая кулаками, начал кричать:

– Бегадыр Гирей ушел, найдя предлог! Горские черкесы уходят от крепости, находя всякие предлоги! А теперь ты хочешь снять корабли с якорей без всякого на то предлога?! За какие же воинские заслуги тебе дали недавно чин адмирала?

– Это султану известно. А вот мне неизвестно, – гордо заявил Пиали-паша, выйдя вперед, – какая судьба определила тебя, человека, короткого умом в военном деле, главнокомандующим? Ты не прими мои слова за оскорбление. Я ответил тебе только на твою необоснованную дерзость. Такими любезностями мы давно обмениваемся. И хотя мои горькие слова неприятны тебе, они справедливы. Ты, Гуссейн-паша, – я тебя очень хорошо знаю, – плохой главнокомандующий…

Гуссейн-паша весь побелел, затрясся, словно в лихорадке. Рот его раскрылся, как у рыбы, вытащенной на сушу, но он не мог вымолвить ни слова.

– Быть бы тебе по-прежнему силистрийским губернатором, – продолжал Пиали-паша. – Санджак – губерния, это не трехсоттысячная армия! Санджак – место доходное, Санджак – место теплое, спокойное. Армия – дело военное, хлопотное. Очаковский губернатор Ходжа Гурджи Канаан-паша заменил бы тебя с большим успехом. Он ведь не чета тебе – принимал участие в больших боях и походах, принес великую славу Оттоманской Порте своими беспримерными подвигами. Он не бил палкой своих подчиненных, не кричал, не выкатывал глаза на всех, не рубил саблей стражу свою…